Кирилл Фокин - Лучи уходят за горизонт

— Я понимаю о чём вы говорите, — кивнул Нам Туен. — Но вы знаете, что я никогда не был и никогда не буду частью публичной политики. Я всего лишь хочу сделать своё дело.

— Новая эра в жизни страны началась не тогда, когда съезд избрал Фань Куаня председателем. Новая эра началась, когда вас вернули в Пекин. И когда вы, в отличие от многих из нас, получили прямой доступ к председателю.

— Я не желаю участвовать в партийной борьбе, — сказал Нам Туен. — Вы знаете это.

— Но вы олицетворяете определённый курс, — ответил Цзи Киу. — И, приблизив вас к себе, Фань Куань дал партии очень важный знак. Конец репрессий, введение многопартийности и выборов. Уступки американцам, борьба за экономические позиции и полная политическая капитуляция. А теперь и семейство Ким, долгие годы наш верный союзник, станет жертвой его «прогресса».

— Вы не согласны с его программой реформ?

— Я считаю, стране нужно время, — ответил Цзи Киу. — Великий реформатор Дэн Сяопин не был мягок на Тяньаньмэне.

— Я знаю.

— Там был ваш отец, конечно, вы знаете.

— Господин министр, — сказал Нам Туен. — Помогите мне убить генерала Кима, и я обещаю вам, что не буду принимать никакого участия в выборах.

— Я верю вам. И, пожалуйста, не подумайте, что я против реформ. Просто я считаю, что у Фань Куаня недостаточно сил провести их без вреда для Китая. Экономический кризис показал, насколько мы увязли в связях с Западом и потеряли самостоятельность. Его приверженность свободной торговле стоит работы и зарплаты миллионам китайцев, продовольственная безопасность страны подорвана, мы стали уязвимы. В отличие от вас, Фань Куань только хочет казаться идейным борцом. Но вы — настоящий революционер, и вы пойдёте до конца. Ведь так?

— Да, — сказал Нам Туен.

— Я уважаю это в вас. — Цзи Киу встал, и Нам Туен инстинктивно поднялся вслед за ним. — Скажите, вы доверяете Тао Гофэну?

— Да.

— Прощу прощения, но уже, кажется, поздно, — вдруг заметил Цзи Киу. — Подскажите, сколько времени?

Нам Туен посмотрел на часы:

— Половина первого ночи.

— Что же, — сказал министр, — нас с вами ждут наши семьи. Моя жена, наверное, уже легла, а что насчёт вашей?

— Надеюсь, тоже.

— Завтра я отдам распоряжения, вы всё узнаете от Тао Гофэна.

— Простите, — спросил Нам Туен, — но могу я взять у него ваш прямой номер?

— Конечно. И не бойтесь говорить по телефону, — Цзи Киу показал пальцем на свои мобильники, всё это время тихо лежавшие на столе, — их прослушивают мои же сотрудники и расшифровки, если что, приносят мне. Это немного необычно, но со временем привыкаешь.

— Благодарю вас, — поклонился Нам Туен. — Мы договорились с вами? Генерал Ким умрёт?

— Вам доставляет удовольствие повторять эти слова? — спросил Цзи Киу. — Мы достигли соглашения, господин Нам. Скажем так — вы полностью убедили меня. Было приятно пообщаться!

Нам Туен покинул его кабинет.

В приёмной его встретил Тао Гофэн, и по дороге к выходу Нам Туен спросил, где здесь туалет. Здание почти опустело, и свет горел лишь в коридорах, вдоль запертых дверей. Нам Туен долго искал в темноте выключатель: он сразу захлопнул за собой дверь и трясущейся рукой стал шарить по стене. Наткнувшись на прохладный пластиковый прямоугольник, он резко включил его и зажмурился от света.

Подошёл к раковине, пустил ледяную воду и ополоснул лицо. Нагнулся над раковиной и постоял так несколько минут, изредка кашляя, пока не подавил приступ тошноты. Что-то подкатило к горлу, и он выплюнул коричнево-жёлтую жижу, которая долго не хотела смываться. Он опять умыл лицо и долго тёр руки, не щадя мыла. Глубоко выдохнув, выключил воду и посмотрел на себя в зеркало.

— Я победил, — сказал он сам себе и неожиданно оскалился: в зеркале отразился нестройный ряд жёлтых зубов и пара белых протезов. — Я победил. Сегодня я победил.

Он сделал десять глубоких вдохов и выдохов, успокаиваясь. Внутри всё бурлило, но Нам Туен взял себя в руки, подтянул галстук и, ударив себя пару раз по щекам, вышел из туалета.

Тао Гофэн подозрительно посмотрел на него, но Нам Туен улыбнулся и кивнул.

— Я победил, — тихо сказал он ему.

Ночью пробок не было, и Нам Туен добрался до дома в Миюне всего за тридцать минут. Родные и правда уже спали, когда он вошёл в дом, разделся и по дороге в свою спальню заглянул в комнату сына.

Он приоткрыл дверь и увидел, что мальчик лежит поверх одеяла, прямо под чуть шипящим кондиционером, закрыв глаза. К его ушам тянулись белые проводки наушников. «Спит или слушает музыку?» — подумал Нам Туен, но решил не тревожить сына. Он плотно закрыл дверь, уходя к себе. У него был тяжёлый день, и он заслужил отдых.

Но его сын, Нам Ен, не спал и не слушал музыку. Он выключил плеер, как только услышал, что в дом вошёл отец. Он просто лежал и слушал, как стучат тапочки Нам Туена по полу, как он приоткрыл дверь, постоял некоторое время, нарушая тишину в комнате своим неровным дыханием, а потом вышел. Тогда Нам Ен открыл глаза и вновь включил ту самую песню с нового альбома Адель:

— Я собираюсь припомнить тебе всё, что ты мне обещал, — твердила она, — и не надейся, что тебе удастся скрыться. Даже если сейчас ты исчезнешь во тьме, однажды я встречу тебя у порога небес, где звёзды сияют, как чистые капли воды. И там-то, там-то я всё тебе припомню, дорогой!

Мальчикам в этом возрасте, слушающим сентиментальные песни про звёзды и чистые капли воды, полагается думать о девочках, которые подарили им свои поцелуи и на которых — вопреки всему — они хотят жениться. Но Нам Ен думал об отце и о космических кораблях.

Генерал Ким Джэн Гак, звёздный полководец и великий маршал КНДР, открыл глаза, лёжа в спальне своей резиденции в Рюнгсонге, и уже через минуту поднялся на ноги. В ванной он принял холодный душ, почистил зубы и, сполоснув рот, увидел в плевке небольшие алые прожилки. Дёсны опять кровоточили.

Генерал Ким вышел из ванной и надел приготовленный с вечера костюм. Та же, что и вчера, тёмно-зелёная гладко выглаженная форма, тёмный галстук на серую рубашку, звезда поверх галстука; ордена, намертво пришпиленные к кителю. Во внутреннем кармане — узкие очки в тонкой оправе, которые генерал водрузил себе на нос и, не посмотревшись в зеркало, вышагал из комнаты.

Он не любил эти минуты раннего утра, когда был вынужден преодолевать пятьдесят метров по коридору, затем четыре метра вниз по лестнице и ещё пятнадцать в зал, где ему накрывали завтрак, но ничего не мог с этим поделать. Генерал Ким ненавидел резиденцию Рюнгсонг — сплошное неоправданное излишество.

Озёра, пруды и ручейки, поля для гольфа и трассы для картинга, фонтаны и небольшой ипподром с конюшнями, несколько бассейнов, тренажёрные залы, тир; а его жирный предшественник, словно сочтя всё вышеперечисленное недостаточным, пристроил кинозал и баскетбольную площадку. Как будто тут жил король какой-то европейской страны, скажем Франции, размышлял Ким, пока его ботинки утопали в красном пушистом ковре, а не военный предводитель державы. Картины вдоль его пути, балюстрада лестницы и хрустальные люстры, отражающие утренний свет, льющийся из четырёхметровых окон, — всё утомляло его.