Клиффорд Саймак - Город. Сборник рассказов и повестей

А когда он кинул второй взгляд, впечатление было совсем другое. Искренность. Место, где можно жить просто и ясно; комната и ее хозяева словно проросли друг в друга.

– Я с самого начала был против, – сказал кимонец. – И теперь убедился, что не зря. Однако дети так хотели, чтобы вы…

– Дети?

– Ну конечно. Я отец Элейн.

Он произнес не «Элейн», иначе. Элейн была права: это имя ни один землянин произнести не в состоянии.

– Как ваша рука? – спросил мужчина.

– Все в порядке, – ответил Бишоп. – Просто немного обжег.

Он слышал себя словно со стороны. И не мог бы сдвинуться с места, заплати ему хоть миллион.

– Я позабочусь о компенсации, – сказал кимонец. – Поговорим об этом позже.

– Пожалуйста, сэр, – услышал Бишоп свои слова. – Прошу вас, сэр, отправьте меня в отель.

Он уловил вспышку понимания собеседника, его сострадание и жалость.

– Разумеется, – сказал высокий, – с вашего позволения, сэр…

Однажды дети захотели щенка. Обычные земные дети, совсем обычные. Они любили играть и захотели щеночка, спутника по играм. Отец возражал: какой вам щенок, вы не умеете за ним ухаживать. Но они так просили, так умоляли, что в конце концов отец принес в дом собаку – прелестного малыша, неуклюжего, с толстым мягким животиком, на нетвердых толстых лапах, с ласковым ясным взглядом, наполненным чистой щенячьей радостью.

Нет, если вы подумали, что дети его намеренно мучили, то вы ошиблись. Просто они были детьми, а дети жестоки. Они его тормошили, дергали за уши и хвост, дразнили. Однако щенка переполняла радость и любовь. Он обожал играть; что бы дети ни делали, он снова прибегал к ним. Он даже испытывал гордость: с ним возятся людские детеныши, а ведь люди – это совсем особая раса, далеко обогнавшая собак в культуре и интеллекте.

Только вот сострадания эта раса не имеет.

Однажды дети отправились на пикник, а вечером, усталые и от усталости рассеянные, ушли домой. А щенка забыли.

А что такого? Дети всегда все забывают, хоть ты что. А щенок – ну, это же просто щенок?

Буфет произнес:

– Вы очень поздно сегодня, сэр.

– Да, – тускло согласился Бишоп.

– Вам больно, сэр. Я чувствую, что вам больно.

– Рука, – пояснил Бишоп. – Обжег в костре.

Панель буфета отъехала.

– Положите руку сюда, сэр. Я залечу в два счета.

Вложив руку в отверстие, Бишоп ощутил прикосновение, легкое и осторожное.

– Ожог несильный, сэр, – сказал буфет. – Однако, полагаю, очень болезненный.

Ожог тоже потешный, подумал Бишоп.

А весь этот отель – кукольный домик. Или конура для щенка.

Дети на Земле тоже так играют: картонные коробки, пара фанерок, раз-два, скрепить все вместе на живую нитку, разрисовать «волшебными» знаками…

По сравнению с комнатой, куда принес его высокий, их отель не больше чем шалаш – и, если подумать, шалаш слишком ярко, слишком крикливо раскрашенный.

А мы?

А мы-то?

Домашние питомцы местных деток. Щеночки для планеты Кимон.

Привозные щеночки. Ценные.

– Простите, сэр, – сказал буфет. – Вы не правы. Не щенки.

– Что-что?

– Еще раз простите, сэр. Мне не стоило бы вмешиваться. Однако я не хочу, чтобы вы думали…

Бишоп произнес горько:

– Один голый расчет. Вы разговариваете со мной сейчас лишь потому, что этого желают они. Собственно, вы и есть один из них.

– Уверяю вас, это не так.

– Разумеется, вы станете отрицать. Вперед, выполняйте свою работу. Вы ведь сказали мне еще не все, что они желали до меня донести? Так договаривайте.

– Вы, конечно, вольны думать что хотите, – ответил буфет. – Тем не менее, если бы вы воспринимали себя как товарища по играм…

– Ну, разумеется!

– Это несравнимо лучше, – настаивал буфет, – чем считать себя всего лишь щенком.

– Так вот какую мысль мне хотят внушить!

– Вовсе нет. Все зависит от вас самого, сэр.

Хорошо, пусть: товарищи по играм, а не домашние животные.

Детишки Кимона приглашают оборванных сопливых беспризорников из захолустья, чтобы с ними поиграть.

Конечно, это куда лучше: быть гостем, а не закупленным бобиком.

И даже если так, то все происходящее – затея местных молокососов: именно они разработали правила отбора «приглашаемых», они возвели отель, оборудовали его и обставили, причем комнаты приобретали постепенно все больший блеск; они придумали для землян так называемую «работу»; они наладили выпуск валюты.

Хотя, может, все и не совсем так.

Может, от обиды он погорячился.

Может, он и вправду товарищ по играм – взрослый землянин, пониженный до статуса ребенка. Тупенького ребенка, надо признать.

А если он ошибся в этой оценке, то, возможно, ошибся и в другой, – и иммиграцию землян организовали вовсе не дети.

А если здесь не просто детский каприз или желание выпросить себе товарищей по играм с задворков галактики; если к этому «капризу» приложили руку взрослые, – то в чем, собственно, подвох? Что задумывалось – школьный проект с использованием прогрессивных методов образования? Летний лагерь, спланированный ради того, чтобы небогатые достойные земляне могли вырваться из запустения родной планеты? Или все еще проще и взрослые кимонцы нашли отличный способ держать собственных чад под присмотром, пока те заняты делом и сами себя развлекают?

Нам следовало догадаться давным-давно, подумал Бишоп. Однако приди даже кому-то в голову бредовая идея: что мы то ли домашние зверушки, то ли спутники чужих детских игр, – мы моментально выбросили бы ее из головы, отказались бы даже рассматривать. Мы так трепетно, так болезненно гордимся достижениями человечества, что принять подобную мысль для землян немыслимо.

– Вот, сэр, – сказал буфет. – Почти как новенькая. Завтра можно будет снять перевязку.

Он не ответил. Безразлично вынул из ниши руку.

Буфет приготовил выпивку – не спросив, желает ли Бишоп выпить.

– Вот. Побольше и покрепче. Я подумал, вам будет кстати.

– Спасибо.

Думать надо на трезвую голову. Что-то стало выстраиваться. Или нет?

Нет, не сходится. Где-то он напутал.

Мы так трепетно, так болезненно гордимся…

Это?

– Что-то не так, сэр?

– Все так.

– Ваш бокал…

– Потом.

Тем субботним днем норманны седлали коней, и ветер играл стягами с леопардом и флажками на копьях; солнечные лучи отражались в доспехах и сбруе. История утверждает, что первая атака норманнов была отбита. Это точно: ведь оборонительная стена саксов оказалась проломлена только к вечеру, и последняя отчаянная драка за знамя с драконом произошла уже почти в темноте.

А вот Тайллефера, скачущего во весь опор в контратаку; менестреля Иво Тайллефера, который крутил над головой меч и громко распевал, не было.

Здесь история наврала.