Олаф Степлдон - Пламя [сборник]

Меня провели в небольшую палату. Касс лежал, растянувшись, в мягком кресле у открытого окна; глаза его были закрыты, а чуть повернутое в сторону загорелое лицо принимало всю силу солнечного света. Брови собрались в складки, по-видимому, в напряженном сосредоточении. Волосы оказались более седыми, чем я ожидал; но плоть лица выглядела твердой и здоровой, хотя и изборожденной морщинами у глаз и на худых щеках. В голову мне пришла странная мысль: он вполне мог сойти за стареющего Данте. Меня он поначалу не узнал.

Приветствовав его с сердечностью, которая, однако же, прозвучала несколько наигранной, я подтянул к нему стул. Касс по-прежнему молчал.

Потом он глубоко вздохнул, открыл глаза, улыбнулся мне и сказал:

— Привет, Тос! Извини за грубость. Я ужасно занят. Вот уж не ожидал тебя увидеть, через столько-то лет! — После некоторого колебания, он добавил: — Рад встрече, старина. Могу я тебе чем-то помочь?

Столь странное поведение немало меня шокировало, и я пробормотал что-то насчет дружеского обращения. Затем произнес несколько банальностей, чтобы сломать лед, но быстро понял, что он слушает меня вполуха. В конце концов я решил порадовать его замечательной новостью о том, что его машинописный документ находится уже у печатников. Он выпрямился, уставился на меня преисполненным явного раздражения взглядом и спустя какое-то время заметил:

— Боже! Я, должно быть, забыл тебе сообщить! Чертовски неловко!

Внезапно он рассмеялся и столь же внезапно оборвал себя.

— До чего же я стал забывчивым! — проговорил он. — Видишь ли, Тос… в общем, дело в том… то есть… видишь ли, я был так занят, что просто-напросто забыл обо всем этом. Очень мило с твоей стороны было приложить столько усилий, но…

— Но что? — злобно выкрикнул я, забыв, что говорю с сумасшедшим и едва ли могу рассчитывать на его последовательность или внимательность.

Он встал и прошелся по комнате, тихо ругаясь и хихикая. Затем встал в солнечном свете, глядя на солнце прищуренными глазами, улыбаясь и делая небольшие протестующие жесты рукой. В направлении солнца, можете себе представить? Похоже, он думал, что разговаривает с солнцем.

Судя по всему, бедняга был гораздо безумнее, чем я полагал.

Внезапно он снова сел в кресло передо мной и тихо сказал:

— Прости, Тос. Я действительно тебе признателен, но это все так сложно…

Взяв себя в руки, я ответил:

— Я все понимаю; обо мне не беспокойся. Наверное, не следовало мне приезжать, не выяснив, занят ты или нет.

Тут он окинул меня резким взглядом и сказал:

— Не будь таким чертовски тактичным! Конечно же, ты думаешь, что я безумен. Так вот, никогда в жизни я еще не мыслил столь здраво.

Я предложил ему сигарету, взяв одну из пачку и для себя тоже. Он вытащил зажигалку, и когда мы оба закурили, сказал:

— Гляди! Вот небольшой символ. Видишь, как ярко горит пламя, когда я держу его в тени? А сейчас? — Он отстранил зажигалку, так, что она прошла между моим лицом и солнцем. Я увидел пламя в форме колышущейся, неясной, темной пирамидки на фоне солнечного сияния. — Вот, — повторил он, — символ всего нашего знания и понимания — яркий по сравнению с мраком полного невежества, но все же темный на фоне истинной правды.

Возвратив зажигалку в карман, он сказал:

— Прости, но ты должен остановить публикацию той чепухи. Я перепишу текст, взглянув на все это под новым углом.

Я запротестовал и настоятельно потребовал объяснений.

Он немного помолчал, а потом сказал:

— Да, полагаю, ты вправе знать. Я должен рассказать тебе всю историю целиком. Только ни с кем ее не обсуждай пока. Сначала я должен все записать.

Потом он начал плести невероятные небылицы. Я обнаружил, что понимаю его с трудом, частично из-за того, что он постоянно повторялся, но также и потому, что он, скорее всего, не помнил: мои знания о его странных приключениях ограничиваются посланным им мне документом. Когда я прерывал его для объяснений, он казался слегка раздраженным моим неведением и горел нетерпением продолжить рассказ. В конце он, похоже, забыл обо мне совершенно и уже просто выражал свои мысли вслух. В какой-то момент, когда я коснулся его руки, чтобы привлечь его внимание, он вздрогнул от неожиданности и посмотрел на меня с озадаченным выражением. Но он быстро вернул себе самообладание и ответил мне с поразительной, по правде сказать, рассудительностью. Через минуту он снова был уже далеко.

Сейчас я попытаюсь, в меру своих способностей, изложить суть его необычайной истории. Даже если, как мне кажется, эта история основывается исключительно на его бредовых идеях, она может представлять по меньшей мере интерес для психолога. Я говорю, что принимаю ее за бред; но должен признаться, что по мере того, как он вдавался в подробности, некоторое сомнение у меня все же возникло — по причинам, которые проявятся позднее. В конце концов, человеческое невежество таково, что ничто не может быть отвергнуто как совершенно неправдоподобное.

Через несколько недель после того, как он послал мне свое сообщение, язычкам пламени, похоже, удалось наделить его способностью более глубокого проникновения в суть их состояния и природы. Они добились этого не только за счет метода телепатической речи, но и тем, что позволили ему подключиться к знаниям многих отдельных язычков пламени в кострах, разожженных людьми по всему миру. Эти знания, по словам Касса, постепенно убедили его в фундаментальном добросердечии и духовной восприимчивости пламенной расы. Все больше и больше времени он стал проводить, просто сидя в кресле и мысленно блуждая по всей планете. Его рассказы о пламенной жизни были чрезвычайно обстоятельными и яркими. В крайне запутанных фантазиях, изложенных им с массой подробностей, я не смог выявить никаких противоречий. Даже если все это было полнейшим бредом, его подсознание было наделено удивительным воображением.

Слушая его, я представлял некоторые отдельные язычки пламени как вполне определенные личности. Конечно, большинство историй уже превратились в туман в моей голове, но я помню, как он рассказывал о пламени, которое вело периодическую жизнь в одной из кухонных печей в Степни. По его словам, это создание главным образом интересовала история человечества, в частности, эволюция китайской социальной философии. Ради удовлетворения этой страсти пламени приходилось постоянно сосредоточивать все свое внимание на том или ином аспекте данного предмета в надежде на установление телепатической связи с каким-нибудь китайским историком, изучающим эту тему. Пламя сожалело о том, что в современном Китае становится все меньше и меньше студентов, интересующихся древней культурой.