Олаф Степлдон - Пламя [сборник]

Но даже с этим запутанным приветствием в сердце я хочу бороться за один лишь Дух, и изо всех моих сил, постепенно, к сожалению, убывающих.

Мне противостоит великая реальность, громадная и завуалированная. Ее сердце не обнажается в электроне, как не проявляется в гигантском танце галактик и ее форма. Но есть одно познание, которое, как мне кажется — о, лишь кажется! — приближает меня к ней и обеспечивает ее понимание. Похоже (хотя, возможно, мне это лишь почудилось), я дохожу до нее в любви, и тогда у меня возникает уверенность, что даже темное, чуждое нам Иное обладает духовным началом. Телескопы, микроскопы и толстые книги по социологии рассказывают о многом, но поверхностно. Внутреннего контакта я достигаю лишь в общности с другим живым индивидом, так как наша связанность сокровенна. Каждый из нас является для другого посланником из отдаленной реальности, радушно принятым в цитадели своего «я»; воспринимаемым ангелом всегда недостижимого Бога. По крайней мере, так это все мне представляется. Безусловно, я не должен в это верить, потому что поверить в это — значило бы предать целостность интеллекта; но в то же время я должен быть справедливым по отношению к тому острому, настойчивому ощущению, что в любви я приближаюсь к сути вещей.

Из двух миллиардов человеческих существ большинство находятся за пределами моего воображения. Они просто пятнышки или предвестники на моем горизонте, в лучшем случае — полезные либо пагубные вещи, доступные моему восприятию, но непроницаемые для моего воображения. Некоторые, хотя и очень немногие, конечно же, становятся для меня частично живыми, сталкиваются со мной как человеческие особи. Эти — мои знакомые, и среди них есть такие, которых я ощущаю как врагов, потому что они противятся моим заветным желаниям, или же потому, что от них «фонит» антенна моего разума, или же потому, что они слишком приставучие. Но другие, опять же, очень немногие — вы, мои настоящие друзья, живете более основательно в моем воображении, как и я — в вашем. Несмотря на наши различия и шероховатости, мы более глубоко ощущаем, что мы — заодно, будь то в наших скрытых корнях или в наших цветах (а может, и в том, и в другом); будь то в наших безотчетных потребностях или же в наших самых продуманных целях (а может, и в том, и в другом). Наши различия, наши прекрасные различия забываются, пока мы живем в гармонии в наших корнях или же в наших цветах.

А ты, ты, та единственная и неповторимая, которую я люблю больше всех? Даже ты в действительности чрезвычайно далека от меня, ты, мой дорогой центр другой вселенной. Пусть ты — и самое ближайшее из всего, что меня окружает, иногда ты все же озадачивающе далека. На протяжении скольких десятилетий мы сливаемся в радостном, живительном, нерасторжимом симбиозе! И однако же даже сейчас иногда я не знаю, что ты чувствуешь, о чем думаешь. Ты склонна к действию, я — к созерцанию; ты — к реагированию на ту незначительную частность, которая нуждается в твоих услугах, я (и фатально!) — к всеобщему и обширному. Несмотря на то, что наши умы чаще всего движутся в одинаковом ритме, словно слившаяся в танце пара, иногда мы все же отдаляемся друг друга на расстояние вытянутой руки, или же сбиваемся с ноги, или же разлетаемся в стороны, разрубленные каким-то внезапным разногласием. Сколько раз я говорил тебе: «Поторапливайся, нужно успеть на поезд», а ты отвечала: «У нас еще куча времени»; или я: «Ну вот, уже опоздали», а ты: «Поедем на следующем». (Даже в Аду ты была бы оптимисткой!) Но в итоге, конечно же, благодаря некой черной магии, которую ты всегда была вынуждена применять в подобных случаях, на поезд мы успевали и сидели бок о бок молча, ожидая, пока он тронется.

Наше несходство то и дело уязвляет, даже бесит; но это не так и важно. В конечном счете оно — безусловно обогащение, мучительное, но в итоге приятное участие каждого в своеобразии другого.

Даже в самом остром разногласии, когда я причиняю тебе столь сильную боль, разве мы не становимся более реальными друг для друга? В конце концов мы срослись еще более прочно. Вследствие этого разлада мы теперь знаем друга лучше, любим друг друга сильнее. Теперь мы более тесно и нерушимо «мы».

Конечно, каждый из нас по-прежнему «я», а другой — «ты», далекий центр другой вселенной, но все больше и больше, и теперь неразрушимо, мы оба вместе — тоже «мы», единственный, хотя и наделенный двумя разумами центр общей для нас обоих вселенной. Вы видим мир вместе. Теперь уже ни один из нас не смотрит на него лишь в одиночестве, с одним-единственным восприятием, исключительно как на изображение с равномерным фоном. Теперь мы видим его во всех подробностях, стереоскопически. С нашим общим бинокулярным зрением каждый смотрит на все вещи с наших двух отличающихся точек зрения.

Наше своеобразие столь же драгоценно, как и наш союз, а наш союз — как наше своеобразие. Без глубокой гармонии, в наших корнях и в наших цветах, разве смогли бы держаться вместе? И как бы мы возбуждали, «зажигали» друг друга без нашего различия?

Ничто в моем мире не идентично чему-то из твоего мира. Цветы, поэмы, люди — все они в наших мирах разные. Вот, к примеру, «краснота» — разве она для меня то же самое, что и для тебя? Вероятно, во многом — да, так как мы все же схожие организмы; но, возможно (как знать?) твое «красное» это то, что я называю «зеленым». Какая разница? Это различие вечно будет несущественным для нас, раз уж оно незаметно. Но справедливость, красота, правда и хорошая шутка имеет значения, которые мы можем разделить друг с другом, и — как выяснилось — никогда не будут идентичными для нас обоих. И пусть у нас есть общие друзья, они никогда не являются для нас одними и теми людьми. Хотя друзья каждого — это друзья обоих, друг, любовник одного также и неизбежно — возможный антагонист другого. Пренебрежение этими нашими различиями, неуловимо преследующими нас на каждом шагу, внезапно выступающими вперед или огнем преграждающими дорогу, может привести к катастрофическим последствиям. Слепая любовь — это уже не любовь.

Мы действительно навсегда особые, навсегда разные, навсегда в какой-то мере противоречивые; но с несовпадением даже более гармонизированном в этом «мы», которое является для каждого из нас чем-то значительно большим, чем «я»; возможно, даже еще большим. Как центры познания мы остаемся бесконечно индивидуальными; но участвуя в нашем «мы, каждое «я» пробуждается до более широкого, богатого «я», чье главное сокровище — уже не «я», но «мы». И потому «я» без «тебя» есть лишь нечто изорванное и косматое, убогое и полуслепое, всего лишь фантом, чье воплощение имеет смысл только в «нас».

Это драгоценное «мы», которое мы постигли вместе, этот сплоченный союз в различии, это сообитание и общность двух духовных начал, никогда не расщепится на этой планете. Рано или поздно один из нас умрет, после чего наше «мы», даже не сомневаюсь, какое-то время еще будет жить в оставшемся в живых как нечто дорогое сердцу, но уже не развивающееся. Когда умрет и другой, оно исчезнет из этого мира.