Олаф Степлдон - Пламя [сборник]

Некоторые нас уверяют, что мы снова встретимся в чудесном раю, где будет жить вечно и счастливо. Может быть, может быть. Каким-то странным и изощренным образом, слишком сложным для объяснения, это утверждение может оказаться правдой; но правдой лишь в качестве притчи, а не в привычной для всех нас манере успевания на поезд, собирания дров для костра, готовки, стирки, словом, всего того, что представляет собой тот единственный уровень жизни, который имеет хоть какое-то значение для меня и тебя. Нет! Давай не будем цепляться за бессмертие, торжественно обещать ему наши сердца. Нам так много всего было дано — может, не стоит просить большего? Давай не будем настаивать на вере в это только потому, что нам этого хочется. Давай лучше допустим, что если смерть — это действительно конец, то оно и к лучшему. Давай будем готовы к внезапному разрыву связующего звена от смерти одного из нас или же его медленному распаду от дряхления нас обоих. Давай предвкушать вечный сон. Когда мы устали, сон — это конечное блаженство. Спящие, мы пребываем вместе в одной постели; и когда мы умрем, мы по-прежнему и навеки будем вместе в одной и той же маленькой вселенной, хотя, возможно, и спящие крепким сном. Но быть может, в конечном счете, умирает лишь дорогое и привычное «я» каждого, и в нашей аннигиляции нечто жизненно важное и вечное расправляет крылья и устремляется в свободный полет.

Тогда уж наша любовь действительно примет самый что ни на есть завершенный вид.

Но даже если смерть — абсолютный конец нас, наша любовь все равно не была напрасной, так как она оставила небольшую яркую отметину в существующем мире — в наших детях, друзьях и всем том, чему мы малодушно служили. Более того, даже если она эфемерна, она также, до известной степени, и вечна — в том смысле, что всегда существует во вселенной. Когда все звезды станут холодными круглыми камушками, это «мы», этот маленький цветок, столь яркий и столь недолго живший среди звезд, останется навсегда, будет жить вечно, хотя и в прошлом. Так что, в некотором роде, мы все же получим нашу неотъемлемую частицу вечности.

Но что оно означает, это великое слово — «вечность»? Не является ли оно лишь ложным символом, не имеющим какого-либо значения в реальности, но обладающим предательской властью над нашими сердцами; простым амулетом, за который цепляются обреченные на смерть, испуганные люди, представ перед «расстрельной» командой? Или же это истинный, хотя и смутный, знак для той реальности, до которой человеческий мозг едва ли дотянется, даже если встанет на цыпочки? Является ли временной коридор неполной, внутренне противоречивой и иллюзорной видимостью той вечной действительности, которую человеку никогда не постичь? Кто знает? Уж точно не мы!

Но одно мы все же знаем наверняка. Наша любовь означает нечто возвышенное, так как «я», открывающий вместе с «тобою», в качестве «нас», более полноценную жизнь, открываю также и то, что каждый пробудившийся «я» во всех галактиках и на протяжении всех эпох живет жизнью, в которой его «я» всегда превращается в «мы» — будь то с одним возлюбленным, или же с несколькими близкими друзьями, или же в сплоченном коллективе коллег по работе, или же в гармоничном мире, или же (как знать?) во всеобъемлющей космической республике. А быть может (как знать, как знать?) — и в каком-нибудь мистическом союзе непритязательного индивида с неким скрытым, всепроникающим «Ты». Такой, безусловно, и является цель — в малом или же в большом, в доме, бригаде рабочих, компании, городе, всеобщем братстве; или же, возможно, если правы праведники, в смерти отдельного духа, переходящей в некую великую жизнь Бога.

Но сколько миллионов во всех землях, во всех мирах так и не достигают этой консумации! Им недостает не только возвышенного блаженства мистического, но даже дружеской любви. Либо в душе, вследствие собственной извращенной натуры, либо в силу разрушающих обстоятельств, но они обречены на одиночество, и именно из-за этой их внутренней опустошенности, или же из-за тех страданий, которые причиняет им варварский мир, они затаптывают друг друга, словно скот, в панике уносящийся из горящего леса.

Ужасны — и непонятны для нас — неисповедимые пути темного Иного.

Содержание и источники:

* Сэм Московиц. Олаф Стэплдон: жизнь и творчество. Sam Moskowitz. «Olaf Stapledon: The Man Behind the Works» в книге: Olaf Stapledon «Far Future Calling», 1979, Publisher Oswald Train.

* Пламя. The Flames: A Fantasy, 1947

Рассказы:

* Современный волшебник. A Modern Magician, первая публикация 1979

* Восток — это Запад. East Is West, 1934

* Взбунтовавшиеся руки. Arms Out of Hand, 1946

* Мир звука. A World of Sound, 1935

* Семя и цветок. The Seed and the Flower, 1916

* Дорога в медпункт. The Road to the Aide Post, 1916

* Старик в Новом мире. Old Man in New World (1944)

* История Джона. The Story of John (Глава исключенная из романа «Странный Джон», издано впервые в 1997)

* Суть. The Core, 1945

Имеется в виду Фрэнсис Мур (1657–1714), самоучка-психолог и астролог, служивший при дворе Карла Второго. Выпускал альманах астрологических наблюдений. Альманах был настолько популярен, что издается ежегодно по настоящее время и содержит предсказания мировых и спортивных событий, а также такие символические сведения как данные о приливах и отливах.

Испытание СССР атомной бомбы (Прим. переводчика).

Здесь: знаток литературы (ит.)

Новый Завет, Послание к римлянам святого апостола Павла, 12:5.

«Народ господ», высшая раса (нем.).

Полностью цитата звучит так: «… в зарослях крапивы опасностей мы сорвем цветок — безопасность». (У. Шекспир, «Генрих IV»). 158

Джон Китс, «Гиперион»

Судя по всему, автор имеет в виду Мурасаки Сикибу (978— 1014), японскую поэтессу и писательницу периода Хэйан, автора романа «Повесть о Гэндзи», дневника и собрания стихотворений. 212

Гилберт (Жильбер) Фиц-Гилберт де Клер (1100–1148) — англо-нормандский аристократ, основатель младшей линии дома д Клер, 1-й граф Пембрук (с 1138), участник гражданской войны в Англии 1135–1154 годов.

Гилберт Фиц-Гилберт, как и его сын Ричард, в средневековых источниках иногда упоминаются вместе с прозвищем «Стронгбоу» (англ. Strong bow — тугой или сильный лук). Валлийцы из долины Уска, феодального владения Гилберта, были известны в этот период как превосходные лучники, использующие необычно длинный и тугой лук. На сохранившейся печати Гилберта Фиц-Гилберта он также изображён с длинной стрелой в руке. Вероятно, граф и его сын хорошо владели этим оружием своих валлийских подданных, чем и объясняется их прозвище.