Михаил Чулаки - Книга радости — книга печали [Сборник]

А вот и началось болото. Костя полетел над краем и скоро увидел Гаврика. Тот задумчиво стоял на одной ноге. Костя приземлился на вытоптанном месте: трава здесь ненадежна, под травой может быть вязко.

— Гаврик, домой пора. Гуля заругается!

Гаврик переступил на другую ногу. Костя понял это в том смысле, что, мол, сам знаю, пора или не пора.

Костя вспомнил о Дашке и стал собирать щавель. Ерундовое дело для любого человека, а для Кости проблема — ему трудно наклоняться: крылья торчат назад, обязательно зацепятся за что-нибудь. Все же набрал полиэтиленовый мешок. Сказал Гаврику:

— Ну ты как хочешь, а я полетел.

Этой угрозы Гаврик никогда не выдерживал: компанейский аист, терпеть не может летать в одиночку.

Над лесом виднелся дымок. Костя пролетел, посмотрел — все в порядке: костер, рядом люди. Костя за свою жизнь обнаружил три лесных пожара и одну льдину на Ладоге с унесенными рыбаками — все случайно, но за это имел медаль и почетную пожарную каску. А что? Чем не работа? Летающим патрулем! Подумал и усмехнулся, потому что понимал, что все же не работа для него: вертолет справится лучше. Конечно, для разминки годится, но нужно что-то главное…

Они с Гавриком снова пробили облака. С тех пор как вылетели из дома, солнце сдвинулось на час сорок пять к западу. В полете Костя редко смотрел на часы: хорошо читал и солнце, и звезды ночью — привычная небесная книга. Он и не помнит, чтобы учился этому специально — впиталось само собой, как впитывается родной язык.

Гаврик вовремя нырнул вниз, и они вышли из облаков над самым домом. Гуля замахала крыльями, и едва Гаврик сел на гнездо, слегка стукнулась своим клювом об его — Костя не знал, можно ли этот жест назвать поцелуем? — и взлетела: ее очередь прогуляться. Лютц залаял и запрыгал вверх, Дашка замахала руками. Костя приземлился на лужайке перед домом (прекрасно ухоженная лужайка — мамина гордость: трава выращена из семян, присланных из Англии), выдержал восторженную атаку Лютца, отдал Дашке щавель и пошел к себе. Когда он ходил по земле, он сам себе напоминал горца в бурке: сложенные крылья ощущались как жесткая накидка с высокими плечами. Попугай Баранов закричал: «Гость в дом — бог в дом!» — и точно, на тахте валялся Лоська Невзглядов! Лучший друг, пропащая душа! Лоська всегда такой: полгода не показывался, и вдруг пожалуйста — валяется на тахте как ни в чем не бывало. И Дашка молчала, заговорщица!

— Привет, Лоська!

Вообще-то Костя обычно говорил негромко, но тут от радости вырвалось во весь голос, так что попугай Баранов от неожиданности захлопал крыльями.

Ну что такое — друг? Говорят, бывают такие друзья, которым можно рассказать о себе все — самое тайное. Не знаю. Мне кажется, у меня есть хорошие друзья, но рассказывать им о себе все я не могу. Пожалуй, хотел бы мочь. Но не могу.

— Привет, Атаман, — сказал Лоська, не вставая с тахты.

Атаманом Лоська прозвал Костю за фамилию; мол, Кудияш, — почти Кудеяр, а про Кудеяра, известно, поется: «Было двенадцать разбойников, был Кудеяр — атаман…»

И хотя Костя ни над кем не атаманствовал, ему нравилось.

Лоська на самом деле по паспорту Лев. Но он любил повторять на свой счет: «Что за странное имя? И зверя-то такого у нас не водится, кроме цирка. Хотели зверское имя, назвали бы Лосем: и большой, и красивый, и вполне отечественный!» Потому и Лоська. Хотя на самом деле родители хотели наградить сына не зверским именем, а славным, даже слишком славным: отец Лоськи — Николай Николаевич, а потому Лоська пожизненно обречен угадывать тщательно скрываемые улыбки на лицах новых знакомых. Так что же ему остается? Либо махнуть на себя рукой, либо постараться поддержать славу своего имени. Лоська пытается идти по второму пути. «Имя требует жертв», — любит он говорить после шести часов занятий. Лоська пианист.

Потому-то они и познакомились. Происходило очередное большое шоу, какой-то детский праздник, на котором главной звездой фигурировал Костя, а в окружавшее его созвездие попал и Лоська — в тогдашние свои пятнадцать лет он уже вышел из вундеркиндов и перешел в разряд «молодых, подающих надежды». Слишком часто и взрослые при знакомстве с Костей робели и стеснялись, а уж сверстники и подавно, и потому сразу выделился Лоська, заговоривший с Костей абсолютно непринужденно, даже с некоторым превосходством: «Как-никак я был тогда на два года старше», — комментировал потом Лоська это событие.

Да, вот так они и подружились. Лоська бесконечно тренируется, «работает как грузчик», теперь вот разъезжает по конкурсам и с концертами, а потому видятся они редко, но всегда такое чувство при встрече, будто Лоська выходил только на минуту.

— Ну как ты, Лоська? Снова ездил куда-нибудь?

Лоська пожал плечами.

— Раз не могу летать, приходится ездить. То есть тоже летаю, но эрзацем: самолетами.

— Я не то! Куда?

— Куда пошлют. Все мы рабы Госконцерта.

— Ты ж еще в консерватории — не обязан!

Костя часто не замечал, что Лоська шутит, и возражал всерьез.

— Не обязан, но раз просят. В Англию-то когда посылали, консерватория не помешала. Значит, нужно для равновесия съездить и в Кинешму.

— В Кинешму? Наверное, красиво: старинный город.

— Не то что буквально в Кинешму, но в Кирово-Чепецк. Ладно, это все чушь. Как у тебя, Атаман? Наслышан про твою золотую медаль. Разглядел крупным планом вчера. Прими мои наилучшие.

Как хорошо, что Лоська появился именно сегодня! Ему можно все рассказать, он поймет!

— Теперь все ждут, что я буду делать дальше, а я не знаю. Так ужасно!

— А ты делай и все! И не раздумывай — знаешь — не знаешь! Лучше бы всего тебе поэтом, тем более, сам себе Пегас!

На любого другого Костя бы обиделся. Но не на Лоську.

— Если бы я мог…

— А ты моги! Да что ты ни напиши, у тебя оторвут с руками!

— Это другой может что-нибудь. Я должен или очень хорошо, или никак.

— Да кто поймет, очень или не очень хорошо?! Все дело во внушении. Внуши, что написал гениально, и все поверят! Только подбавить немного странности. Бери да пиши наобум! Хочешь, подарю тебе твою первую строчку? Обожди-ка, сейчас… Ага: «Небо серое в пленках туч — нёбо ленинградской ангинной носоглотки…»

— Мальчики, обедать! — крикнула мама из-за двери.

— Эх ты, в самый творческий момент! Ладно, запиши — и гони дальше в том же духе! — Лоська нетерпеливо вскочил с тахты. — Давай, Атаман, двигаем скорей. Не понимаешь ты своего счастья: всю жизнь на домашних обедах. Попробовал бы в столовках!

Лоська из Мурманска. Способности открылись в нем рано («Увы, слишком рано: открылись способности и прикрылось беззаботное детство!»), и он с шести лет в музыкальном интернате.