Михаил Чулаки - Книга радости — книга печали [Сборник]

— Ой, ну скажет! Баранов — бессловесный! Да он такой словесный! Скоро будет чемпионом мира!

— Берите-берите, Левушка, нам завтра снова привезут. В крайнем случае послезавтра.

А вот отцу нужно было сообщить отдельно — и тоже с намеком:

— Папа, Лоська уезжает!

Отец тоже понял намек.

— Сейчас-сейчас, скажи, чтобы подождал три минуты: подвезу до метро!

Недавно на Рижском заводе сделали экспериментальную партию спортивных машин. Ну и вполне естественно, что одну из них продали семье Кудияша. Вот отец и сверкает теперь по дорогам своей ярко-красной «анитрой». Ему и вообще приятно проехаться лишний раз, а Лоське же он симпатизирует.

Дашка, конечно, сразу начала подлизываться к отцу:

— Папочка, возьмешь меня? Я порулю только чуть-чуть. До шоссе. Или до ГАИ — на шоссе сейчас тоже пусто.

— Мала ты еще до ГАИ, — проворчал отец.

— А до шоссе можно, да? Какой ты добрый!

Все провожают, ну и Костя проводил: слетал до железнодорожного переезда, за которым уже начинается город. Лоська знал, что Костя дальше не полетит, вышел из машины, помахал. Костя в ответ покачал крыльями. Спускаться не стал: попрощались, пожали руки около дома.

Красная букашка поползла дальше, а Костя, прежде чем повернуть назад, сделал круг. Лоська уезжал в свою городскую жизнь, которую Костя знал так мало — больше по рассказам. Ему было грустно — то ли от расставания с другом, с лучшим другом, то ли от сознания непонятности жизни.

Было уже около девяти, пора в обычный вечерний полет. Кто-то когда-то сказал Косте, что если смотреть на заходящее солнце — смотреть не моргая, широко раскрытыми глазами, то повышается острота зрения. Только не переусердствовать, не начать раньше, когда солнце уже низкое, но еще оранжевое — от такого смотрения результат окажется противоположным. Смотреть нужно на красный шар, касающийся горизонта. Косте, как услышал, сразу же захотелось еще сильнее обострить зрение, различать с километровой высоты кошку ему казалось мало. С этого и начались ежедневные взлеты к заходящему солнцу.

А с недавнего времени стал брать с собой по вечерам Дашку. Дашку он катал, сколько помнит себя. По-видимому, действовал тот же принцип, что у Милона Кротонского, начавшего таскать маленького теленка на плечах: Дашка росла, но одновременно росла и сила Костиных крыльев. А поскольку Дашка оказалась в мать — тоненькая и невысокая, — то Костя не перенапрягался. Хотя, конечно, с нею летел тяжело.

Дашка, не в пример брату, точно знала, кем станет: только биологом! Вообще-то на биофак сейчас огромный конкурс — самый модный факультет. Но Дашку, конечно, примут с первой попытки. И не только как сестру Константина Кудияша: она еще в восьмом классе, а уже свой человек на факультете, делает работу — надо слышать, как важно она сообщает: «Вот скоро сдам работу… здорово подвинула работу…» В ее работу входило наблюдение за гнездом зябликов, поэтому при вечернем вылете Костя сперва отправлялся с нею на Цветочную поляну — так называется место, где угнездились подопытные Дашкины зяблики. Поляна счастливо расположена: как раз на границе березового мелколесья и соснового бора, поэтому светлая, хотя наполовину окружена хвойным лесом, вся поросшая цветами — в одном углу иван-чай, в другом ромашки, васильки рассыпаны, которые нынче вообще редкость. Яростью красок поляна сверху всегда напоминала Косте одну картину Ван Гога — забыл название. Так вот на раздвоенной сосне у Цветочной поляны и гнездились те самые зяблики. Мужа Дашка назвала Зябелом, а жену Зикой.

Костя, как всегда, сначала пролетел высоко над поляной, еще раз полюбовался ее яркостью — точно на западе березовое мелколесье расступалось, поэтому низкое солнце попадало на поляну, и в его боковом свете особенно отчетливо смотрелась отдельно каждая травинка, каждый цветок. Приземлился Костя в самом дальнем от зябликов углу, чтобы они не испугались огромной неведомой птицы; приземлился и стал скромно прохаживаться, наблюдая издали за сестрой. Дашка достала спрятанную в кустах лестницу, прислонила к сосне — соседней с той, раздвоенной, — и под прикрытием широкой хвойной лапы стала фотографировать гнездо. Конечно, зяблики ее видели, но она всегда двигалась осторожно, резких движений не делала — и семейство к ней привыкло, перестало обращать внимание даже на щелчки фотоаппарата, поскольку они оказались и безвредными и бесполезными.

Вернулась Дашка страшно гордая и довольная.

— Растут! — Имелись в виду птенцы. — Скоро вылетят. Сейчас улеглись, а днем совсем на краю сидели.

Днем Дашка ездит сюда на велосипеде и мечтает о собственном маленьком вездеходе — ну чего стоит отцу?

Дашка пристегнулась — Костя сделал для нее специальный пояс — и они взлетели. Когда вдвоем, самое трудное — взлет. Хорошо бы взлетать с крыши или хоть с пригорка, а с ровной земли тяжело. Но Костя ни за что не признавался в этом Дашке, и та простодушно думала, что катать ее — сплошное удовольствие.

Тучи к вечеру рассеялись, остались отдельные облака, но все равно подниматься нужно было высоко, чтобы случайное облако как раз в нужный момент не закрыло солнце.

А Дашка щебетала:

— Говорят, взрослые зяблики не приручаются! А Зябел на меня уже совсем смотрит как на свою. Если бы можно было подкармливать, он бы мне уже на руку садился. Только приходится соблюдать чистоту эксперимента, — со вздохом, но необыкновенно важно. — А может, заведем ручного зяблика? Вот назло возьму да и приручу взрослого — тоже будет эксперимент!

Костя не отвечал, он карабкался вверх — работал. Они поднимались вдоль настоящего воздушного замка — облачного. Косте было не до красот, а Дашка переключилась:

— Ой, прямо бы в нем поселиться. Надо было насквозь него, а потом взять да выглянуть из башни, представляешь?

Низкое солнце было как раз за облаком, и только когда поднялись над самой высокой его башней, солнце ударило в глаза оранжевым лучом. Значит, еще рано. А пока нужно было разыскать восходящий поток: в рабочем полете никакое упражнение не получится. И поток нужен мощный, чтобы нес двоих.

Облака внизу не белые, как днем, а оранжево-розовые. Что-то печальное всегда чудилось Косте в этой вечерней розовости — совсем другой оттенок, чем утром, и другое настроение.

Какой воздух наверху? Костю все время об этом спрашивали. Он отвечал по-разному, стараясь быть понятым, а про себя всегда думал одним словом: плохоперемешанный. Потоки теплые и холодные, плотные, которые держат, и разреженные, куда проваливаешься, как в яму. И когда входишь наконец в восходящий поток, граница его так же отчетлива, как граница света и тени на дороге. Ну вот, наконец-то! Наконец-то можно отдохнуть в блаженной неподвижности парения. Устал все-таки с Дашкой.