Михаил Чулаки - Книга радости — книга печали [Сборник]

Я читал в записках одного адвоката такой случай: некий молодой человек был необычайно влюблен, но не пользовался взаимностью. И вот наконец, в полном отчаянии, он вытащил пистолет, доставшийся ему некстати от отца, и стал угрожать самоубийством, если девица его не полюбит. Та пыталась вырвать пистолет, пистолет в результате выстрелил, но убил не его, а ее. Так объяснял случившееся сам убийца.

Но были многочисленные косвенные данные — я уж забыл подробности, — указывавшие на то, что все-таки он ее застрелил умышленно. И вот адвокат с блеском доказывает, что убийство все-таки произошло случайно. Ну ладно, у адвоката такая работа. Но и сам убийца на процессе активно защищался, опровергал те косвенные улики, которые указывали, что выстрел был умышленным. Это он-то, который готов был лишиться жизни, оттого что любимая его не любит, убил ее, свою единственную, и теперь хлопочет, чтобы получить за это меньшее наказание! Да он должен был в ужасе тут же застрелиться сам, а уж если не хватило решимости, должен был жаждать наказания, и чем суровей приговор, тем легче для него. Если действительно так любил… Нет, я согласен с Костей: с таким грузом на совести жить невозможно.

— Ну как ты — очень испугалась?

— Нет. Я же знала, что ты меня поймаешь.

Какая вера в Костю! Ну и прекрасно. Он не стал ей объяснять, что им выпал счастливый шанс — один из тысячи.

Они летели под облаками. В блаженной расслабленности после пережитого Костя едва шевелил крыльями, поддерживаемый не очень мощным восходящим потоком. Вдали показались «Козлики».

— Давай облетим стороной. А то заметят.

— Ну и что? Пусть. Чего нам скрывать? Да и заметили, наверное, в прошлый раз.

— Ну тем более! Один раз — как бы случайность, а если второй — обязательно пойдут сплетни.

— Да что такого?!

— Все-таки к нам особенные требования — к воспитательницам. Узнает Фартушнайка.

— Да что вы все ее боитесь?!

— Ой, она такая! Всегда права, никогда не засомневается. И так она говорит, что я детям потакаю, что нужно строже, что нужна дистанция, иначе не уважают. А если узнает! Ты от нее не зависишь. Зависел бы — сразу бы понял.

В начале этого разговора Костя отвечал Нине лениво — слишком блаженное было состояние, чтобы спорить, сердиться. Но наконец разозлился:

— Да кто она такая?! Я скажу в любом интервью, что в соседнем детдоме, с которым дружу, есть ужасная воспитательница, которая не любит детей — и не станет Фартушнайки на другой день! Духу не останется!

— Нет, Костя, ты, пожалуйста, этого не делай.

— Почему?!

— Нехорошо. По сравнению с тобой она слабая и безвестная. А ты хочешь обрушиться на нее со всей своей славой. Нехорошо.

— Так ведь я не для себя! Я ради ребятишек! За тебя тоже, но еще больше ради ребятишек: им-то с ней каково!

— Все равно. Так нехорошо. Да и что такого она сделала? Ну занудная, скучная, глупая. Она же не виновата.

— И так получилось, что оттого, что она глупая и скучная, все ее боятся! Вместо того чтобы высмеять и выгнать! «Она не виновата!» А ребята виноваты? И глупость, если хочешь знать, — самое опасное. Опаснее подлости! Подлец сделает гадость ради себя и будет знать при этом, что гадость, потому постарается ограничиться самыми необходимыми гадостями, чтобы не попасться. А такая дура бескорыстно, не стесняясь, делает гадости и думает, что всех облагодетельствовала!

Эту мысль однажды высказал Лоська — и Костя с ним полностью согласился.

— Ну все равно, я тебя прошу! К таким тоже надо быть добрым.

— Ты, оказывается, упрямая.

То самое отчуждение, которое Костя почувствовал на истоптанной Цветочной поляне, разделило их снова. Будто и не было только что чувства, что они нераздельны. И ведь Фартушнайка пересилила: Костя спорил, говорил разные умные слова про подлость и глупость, а между тем сделал крюк и подлетал к пляжу, с которого подхватил Нину, не со стороны «Козликов», а с противоположной, пролетев над озером. Ну, правда, пролететь над озером всегда приятно, хотя днем над поверхностью воды обычно нисходящие потоки, поэтому приходится как следует поработать крыльями.

Они опустились на пляж около того места, где оставалось Нинино платье.

Все-таки не хотелось, чтобы такой полет закончился спором, отчуждением. И пока Нина одевалась, Костя заговорил о другом:

— Ну как там Кубарик? Хороший пес. Как говорит Сапата, собакин. Она — собака, а он — собакин, смешно, правда?

— А кто такой Сапата? Ты мне не рассказывал.

Правда, забыл.

— Да один знаменитый скульптор. Приехал из Мексики меня лепить, — небрежно сообщил Костя.

— Из самой Мексики?!

— Ну и что. Скажи лучше, как собакин?

— Кубарику хорошо. Мы все его любим.

Все-таки Костя не удержался:

— А Фартушнайка? Тоже любит?

— Нет, она-то не очень. Но что она может сделать против Ольги Михайловны? Зато Света так переменилась с Кубариком! Она раньше замкнутая была… Ну я готова.

— Ты куда теперь? Давай донесу.

— В «Козлики» надо зайти. Хоть я сегодня и выходная, но все равно.

— Так давай я тебя мигом!

— Нет, я сама, тут близко. Не надо, чтоб видели.

Опять то же самое! Но Косте не хотелось снова спорить.

— Ну как хочешь. Тогда до завтра.

— Если хочешь. Только завтра я на работе весь день.

— Конечно, хочу! Обязательно! — При прощании снова возвратилось пережитое чувство их с Ниной нераздельности. — Обязательно прилечу! Ребят покатаю, а потом с тобой. И можно еще полетать, когда уложишь своих. Покажу закат. Ты никогда не видела закат сверху!

— Тогда до завтра.

Костя взлетел. Поднятый крыльями ветер растрепал Нине волосы. Она стояла, не поправляла прическу, смотрела вверх и махала рукой. Еще одно запрокинутое лицо.

Широкими кругами Костя набирал высоту. Фигурка внизу становилась все меньше. И по-прежнему запрокинутое лицо. После сегодняшнего — родное лицо.

Косте вдруг сделалось ужасно жалко Нину за то, что та страдает от глупой Фартушнайки. Может быть, не послушаться и сделать так, чтобы Фартушнайку убрали? Или… Костя вспомнил, как он недавно пытался излечить маму не только от головной боли, но и от высокомерия, черствости. Нет, нельзя же маму сравнивать с Фартушнайкой! У мамы легкие искажения — ну поговорила высокомерно с почтальоншей, а у Фартушнайки настоящие уродства — глупость, злость, нелюбовь к детям… Но что, если все-таки попробовать? А как? Фартушнайка же не согласится на такой сеанс. А если под видом лечения головной боли? Но она до сих пор не жаловалась на головные боли. Да и болит ли у таких когда-нибудь голова?

Многое оставалось неясным в этом плане, и нужно было еще обдумать детали, но лучше неясный план, чем никакого! Да, если очень понадобится, Костя теперь знает, в каком направлении думать! И он возьмет защиту Нины на себя — самой ей не защититься от таких, как Фартушнайка.