Джоуи Грасеффа - Дети Эдема

– Пошли. – Флинт легко касается моего плеча. – Представлю тебя Подполью.

Мы выходим из пыточной камеры – сейчас это просто комната – и вступаем в… не подберу нужных слов, ничего подобного я вообразить не могла.

Я – внутри какого-то драгоценного камня, многогранного, переливающегося разными цветами.

– А мы… мы все еще под Эдемом? – Я запинаюсь, не веря своим глазам.

Я оглядываю гигантскую, чуть не в полмили шириной, кристаллическую пещеру. Сверху и почти целиком по бокам она состоит из светлых, прозрачных выпуклых камней, похожих на цветной лед. Переливающиеся разными оттенками бледно-бледно-розового, аметистового, дымчато-серебристого, голубого, как морская волна, и совершенно прозрачные, как алмаз, они обступают меня со всех сторон, поглощая тусклый искусственный свет, и все это так прекрасно, что поначалу от меня ускользает еще одна, даже более удивительная вещь. В самом центре мерцающей кристаллической пещеры почти к самому потолку поднимается, раскидав вокруг себя более чем на сто футов пышную крону, дерево.

Дерево. Живое дерево.

Ствол мощный, двадцати, а то и тридцати футов в обхвате, шершавый, сучковатый. От основания ствола в разные стороны разбегаются по поверхности, чтобы затем уйти под землю, корни. Под землю? Неужели тут есть почва? Не может быть! Но пол пещеры выглядит как лесной покров, покрытый палой желтой листвой.

Мой взгляд снова падает на дерево, и впервые в жизни я делаю то, что делают в церкви. Стиснутая в кулак ладонь поднимается от живота к лицу и пальцы расходятся в разные стороны, как распускаются побеги идущего в рост дерева. Я испытываю священный ужас, хочется опуститься на колени, спрятать лицо в присутствии такой ослепительной красоты, такого совершенства, как это дерево.

А выше, над живым зеленым балдахином, занимается заря, кристаллы начинают светиться и танцевать, я молча глотаю катящиеся из глаз слезы.

– Невозможно, чтобы это было взаправду, – шепчу я. Но тут в ноздри мне ударяет острый запах пота, смешанный с чем-то влажным и сладковатым. Листья. И земля. Ничего подобного я раньше не ощущала – да и никто на протяжении многих поколений не ощущал, – и все же какая-то часть меня мгновенно угадывает эти запахи. Эта часть растворена в крови, а кровь – память о природе, и она торжествует.

По мере того как солнце медленно поднимается над невидимым горизонтом, небо из серого превращается в перламутровое, и мир омывается мягким утренним светом. Это, наверное, мираж, какая-то особая технология. Мы находимся глубоко под землей, вокруг нас – сплошной камень. И именно он каким-то образом создает безупречную иллюзию рассвета. И все же это не просто цвет или свет. Я ощущаю кожей слабое тепло, исходящее оттуда, где встает солнце. Кристаллы наверху и по бокам излучают яркий свет.

– Дерево настоящее, – доносится до меня голос стоящего рядом Лэчлэна. Я настолько потрясена, что даже не думаю отстраниться. – И земля тоже.

– Да… но деревьев больше нет. – Так нас учили. Мир мертв, почва заражена, все живое исчезло, за вычетом нескольких островков особо устойчивого лишайника, одноклеточных организмов и… некоторого количества людей.

– Выходит, есть, – говорит Лэчлэн.

– Но… как?

– Аарон Аль-Баз, конечно, – негромко, с благоговением в голосе говорит Флинт. – Тот, кто нас спас. Тот, кто спасет весь мир. Он создал совершенный Эдем, но люди его испортили. Мы хотим вернуть Эдем в то райское состояние, каким он его себе представлял.

– И что же здесь такое?

– Эдем-дублер, – поясняет Флинт. – Это место, где могли бы обитать люди в том случае, если бы Эдем не был подготовлен в срок, или почвы оказались зараженными сильнее, чем прогнозировалось. Подполье. Он держал это надежно безопасное место в тайне на тот случай, если людям снова удастся привести в негодность земную твердь. Это автономное и самовоспроизводящееся, компьютеризированное и совершенно не зависящее от Экопана пространство.

Поразительно, думаю я. Ведь нас учили, что Экопан держит под контролем каждый компьютер, каждое электронное устройство на планете.

– При этом, – продолжает Флинт, – он понимал, что человек не может жить в полном отрыве от природы, потому и сохранил, что было совсем нелегко, это дерево. Почва здесь органическая, земная, чистая, плодородная, без примесей, какой она была во времена, предшествовавшие Гибели. Корни уходят на глубину до пятидесяти футов. Помещенные внутрь кристаллов панели воспроизводят солнечный свет. Дереву кажется, что оно по-прежнему растет на поверхности Земли. Оно получает солнечный свет, воду, питательные вещества, оно знает, что такое смена времен года. И оно обеспечивает нас практически всем объемом кислорода, потребным для сохранения жизни в этом полностью замкнутом пространстве.

– Как же нужно было любить всех нас, Рауэн, чтобы сделать такой подарок, – говорит Лэчлэн. Мне не хочется смотреть на него. – Любить людей настолько, чтобы спасти их от самих себя.

– Ладно, меня дела ждут, – обрывает его Флинт. – Помоги ей тут осмотреться, Лэчлэн.

Я пытаюсь возражать, но Флинт поворачивается на пятках и уходит.

Лэчлэн тянется ко мне, но я стряхиваю его руку еще до того, как он успевает ко мне прикоснуться. Всякий раз, как я смотрю на него, возникает ощущение, будто на голову мне снова накинули мокрый мешок, и я начинаю задыхаться. Он отступает на шаг и, указывая дорогу, кивком приглашает пройти. Мне же хочется остаться, смотреть и смотреть на дерево.

– Я знаю, ты хочешь прикоснуться к нему, – говорит он.

От такого приглашения отказаться невозможно. Я бросаюсь вперед, и это единственный способ скрыть радость.

Стены здесь высокие, опоясанные на разных уровнях галереями. Повсюду внутри – комнаты-пещеры. Допросная, где я только что была, расположена четырьмя этажами выше, там, где стена загибается, окружая зал, похожий на зев пещеры. Я лечу вниз по лестнице, врезанной в камень, ловя удивленные взгляды поднимающихся навстречу людей. Ладно, к ним я еще успею присмотреться. Всего несколько дней назад люди, просто люди, были мне в диковинку. Но дерево! На какой-то миг все остальное просто перестает существовать.

Я мчусь по гладкому каменному полу и вдруг ощущаю, что под ногами у меня – земля! Я резко останавливаюсь и смотрю вниз. Сзади подходит Лэчлэн.

– Сними туфли, – командует он. Я повинуюсь и, прикасаясь голыми подошвами к подлинной, настоящей утоптанной земле, смеюсь от радости. Я трогаю ее ладонями; опускаюсь на колени. Жарко целую ее. Должно быть, выгляжу я совершенно безумной, губы мои в грязи, но мне совершенно все равно. Ведь о подобном я и мечтать не могла. Все в Эдеме, поколение за поколением, должны претерпеть опыт искусственной жизни, дабы в один прекрасный день наши наследники познали счастье жизни подлинной.