Гэри Ван Хаас - Создатели

– Справедливо, – сказал Руперт.

– Что общего у этих событий?

– Борьба за свободу.

Крейн усмехнулся.

– Если смотреть шире, Дэниэл, все это войны. Масштабные столкновения. Их главный вопрос: кто победит и будет править побежденным? Чувство принадлежности к единому народу, священный патриотизм возникает на войне и только на войне. Что, кроме войны, создает нацию?

Руперт задумался:

– Многое. Культура, образование, наука.

– Все это не важно, – прервал его Крейн. – Посмотрим на наше существование с биологической точки зрения. Организмы могут размножаться стремительно, в геометрической прогрессии, в этом случае их число ограничивается только потребностью каждой особи в ресурсах для поддержания своей жизни. Доступные ресурсы не бесконечны, поэтому особям приходится конкурировать. Даже небольшое преимущество в скорости, силе, уме решает, кто выживет, а кто умрет. Со временем преимущества накапливаются.

Ваша прежняя роль заключалась в распространении информации. Вы были пчелой, которая танцует перед роем, муравьем, прокладывающим путь к пище. Конечно, ваша работа была сложнее. С помощью мифа можно программировать поведение людей, направлять в нужное русло их страх, агрессию и работоспособность. В каждом из нас от природы заложен страх за себя и свою семью, нас тревожит окружающий мир, будущее и любая неизвестность. Миф подпитывает этот страх и формирует коллективный образ врага. В результате одна группа людей может бороться за ресурсы с другой группой и, конечно, с отщепенцами вроде вас.

Как я уже сказал, эволюция – результат конкуренции за ограниченные ресурсы. Друг с другом борются колонии бактерий, армии муравьев, деревья. Внутри нас идет постоянная война: антитела противостоят возбудителям болезней.

От невидимых глазу бактерий до величайших цивилизаций все подчиняются одному закону. Победа в эволюционной борьбе достается тем, кто способен сплотиться и сражаться, демонстрировать силу и уничтожать врагов. Но победа никогда не бывает окончательной, каждый день грядет новая битва.

Война священна, потому что благодаря ей люди объединяются, чтобы защищать свою группу и обеспечивать ее ресурсами. Само слово «религия» означает «воссоединение». Понимаете, Дэниэл?

– Вы используете веру людей, ради собственной выгоды.

– Нет! – Крейн ударил кулаком по черному столу, голографическое изображение Рима задрожало. – Война создала нас, превратила из примитивных морских существ в людей, которые строят города и страны, война заставила все формы жизни на планете эволюционировать, она делает нас сильными и заставляет стремиться вперед. Война объединяет нас, объясняет, кто мы такие, возвеличивает нас. Она – основа нации, суть человеческого существа и самой жизни. – Крейн наклонился вперед, его губы вытянулись в жесткую линию, а ледяные голубые зрачки неестественно блестели.

– Война – это Бог, – прошептал он, – а Бог – это война.

Руперт сидел в кресле-каталке и напряженно смотрел в глаза Крейна. Секунды тянулись медленно. Вдруг в кармане у Крейна что-то запищало. Он достал из кармана плоский экран величиной с визитную карточку.

– У меня дела, – сказал Крейн. – Видите? Я всего лишь слуга, который трудится на ниве господней. Приятно было поболтать с вами, Дэниэл, но завтра нужно приниматься за дело. – Он открыл ящик стола и протянул Руперту ручку и блокнот. – Разумеется, я хочу, чтобы вы все записали.

– Что? – переспросил Руперт. От разговора с Крейном у него закружилась голова, он чувствовал себя оторванным от реальности.

– Рассказ о том, что вы совершили, – ответил Крейн. – Отчет о ваших преступлениях против государства. И потрудитесь назвать имена своих сообщников. Как я уже сказал, здесь ни к чему секреты. – Он коснулся стола, и в комнате появились двое солдат и толстый санитар.

Крейн встал и оправил пиджак, но не стал затягивать галстук.

– Не забывайте наш разговор, Дэниэл. Подумайте о своем месте в том, что осталось от мира.

Позади Крейна открылась стенная панель, он повернулся и вышел.

– Уж точно подумаю, – сказал Руперт. Санитар развернул кресло и вывез его из комнаты. Солдаты шли по обеим сторонам от Руперта.

Руперта привели не в палату, где он проснулся, а в узкую отдельную комнату, которая выглядела как перестроенная каморка дворника. Как во всей больнице, там была грязь и вонь. Руперт решил, что его перевели сюда не из великодушия, а чтобы он не мог говорить с другими заключенными и распространять известную ему секретную информацию. Его поместили в информационный карантин.

Доктор Крейн не прислал за Рупертом ни на следующий день, ни потом. В камере не было экрана, и нечего было читать, поэтому Руперт пытался занять себя с помощью блокнота, который дал ему Крейн. Вместо того чтобы писать признание, он принялся рисовать комикс о вице-президенте Хартвеле и написал письма Люсии и Мэдлин, в которых желал им всего хорошего.

Руперт знал, что они никогда не получат этих писем, но на душе у него все равно стало легче. Через четыре дня он написал записку доктору Крейну: «Доктор Крейн, у вас веские доводы, но я вам не верю».

Руперт задумался, не зная, что добавить. Потом написал: «Может быть, с исторической точки зрения, вы правы. Но наверняка можно жить иначе. Разве мы не должны попробовать научиться этому?»

Он перечитал написанное, вздохнул и отложил блокнот. От чтения и письма у него закружилась голова. Его накачивали какими-то лекарствами.

На седьмую ночь в одиночной камере Руперту приснилось землетрясение, он очнулся в тишине. Он лежал в полной темноте, погасли даже раздражающие лампочки на аппаратах, через которые за ним наблюдали.

На нижних этажах раздавались крики. Потом все надолго смолкло. Прошло несколько часов, Руперт то погружался в дрему, то просыпался. Внезапно внизу началась стрельба, она затихла, потом прекратилась. В разных частях тюрьмы время от времени слышались одиночные выстрелы.

Перед самым рассветом дверь камеры распахнулась. Обычно к Руперту заходили толстый санитар или одна из медсестер и молча оставляли лекарства. На этот раз он увидел двух молодых солдат, блондина и рыжего, которые сопровождали его на допрос к доктору Крейну. Они стояли в темном коридоре с фонарями в руках.

– Говорил же тебе, они посадили его сюда, – сказал рыжий солдат товарищу.

– В чем дело? – спросил Руперт.

– Все кончено, дружище, – сказал блондин. – Можешь идти?

Руперт сел, попытался встать, но не смог и покачал головой.

Солдаты вышли и вернулись со сложенным креслом. Они ворчали и переругивались, пытаясь разложить его. Когда у них получилось, они усадили Руперта в кресло. Он мог сам поворачивать колеса.