Андрей Подымалов - Создать Веру - убить Веру

Пилат неожиданно усмехнулся.

— Не трогайте его — пусть отвечает как хочет. Он же сын человеческий и, по совмещению, еще и божий сын — значит, ему дозволено больше, чем простым смертным… Это ты рассказываешь всем о вечной жизни, о любви к ближним и Царстве небесном?

— Да, я.

— А как насчет чудес? Кто тебя этому научил?

— Никто. Я чудеса не совершаю, их совершает Господь через меня, я просто его инструмент.

— Забавно… Сделай какое-нибудь чудо. Прямо сейчас… Не можешь?

— Чудеса не совершаются по заказу.

— Вот такие вы все, проповедники, и есть: как только доходит до дела, так вы ничего и не можете.

— Ты еще увидишь в своей жизни много чудес, всему свое время.

— Ладно, об этом позже, если получится… А сейчас мы поговорим о другом… Мне доложили, что ты подстрекал людей к бунту, более того, ты вел организацию этого бунта. Это так?

— Да.

— А вот сейчас мы проверим, говоришь ли ты правду… Позовите палача.

Несколько минут царило молчание. Наконец, сзади послышались тяжелые шаги.

— Я прибыл, гегемон.

— Лента. Удар первой силы по туловищу. Я не хочу пока ему портить шкуру. Может, ему повезет, и он доживет до казни, до того креста, о котором так мечтает, и который ему тогда надо будет на себе тащить… Проповедник, прижми руки к туловищу, иначе от твоих ребер ничего не останется.

Я повиновался. Прокуратор согнул поднятый вверх палец. В воздухе просвистело, и словно змея с тонким мелодичным пением опоясала меня, свивая кольца на моей груди. Я услышал, как затрещали мои кости, дикая боль метнулась по позвоночнику. Мое сердце ахнуло и замерло, в глазах вспыхнули разноцветные радуги, потом все померкло, и я повалился лицом вперед. Сколько я был без сознания, не знаю, но, по-видимому, недолго, потому что никто из окружающих не сдвинулся с места, а змея, опоясавшая меня, уже опять вела свою мелодичную песню и с шуршанием распускала кольца.

Я поднялся на колени, когда ее последний виток еще скатывался с меня. Мгновение — и металлическая лента с тем же пением исчезла из вида.

Медленно, очень медленно я поднимался на ноги. Наконец, мне удалось выпрямиться и посмотреть на прокуратора. В глазах Пилата мелькнуло что-то похожее на интерес.

— Ты меня удивляешь, проповедник. Мало кто может встать самостоятельно даже после удара первой силы. Иные даже умирают. Сейчас я тебе расскажу, какие еще бывают удары. Удар второй силы просто разламывает грудную клетку на части, и чистая случайность, если лента не достанет до сердца. Есть еще удар по ногам, ну, там достаточно и первой силы, рвет сухожилия и выворачивает в обратную сторону суставы. Есть удар по поясу: первой силы — разрывает кишки, второй силы — разрубает человека пополам. Что ты выбираешь дальше?

При падении я разбил лицо о булыжники, поэтому с трудом вытолкнул через распухшие губы:

— Выбери сам.

Пилат снова поднял палец, но так и не согнул его.

— Достаточно. Отведите его на место. И пошлите к нему лекаря. Завтра мы продолжим разговор.

… В груди сильно болело, было трудно дышать, наверно, часть ребер все же была сломана. Но к утру я отлежался, да и лекарь сделал свое дело, и на следующий день я мог довольно сносно держаться на ногах.

Прокуратор был хмур. Однако внешним моим видом удовлетворился и взмахом руки отослал всех прочь. Мы остались одни.

— Не обольщайся, проповедник, я не поверил ни единой строке из доноса на тебя. Не поверил и тебе, когда ты подтвердил свою причастность к подготовке несуществующего бунта. И только лишь потому, что мне непонятно, как согласуется твое учение о том, что все люди — братья, что миром правит любовь, с тем, что ты собрался силой устанавливать на земле мир и справедливость. Объясни мне.

— Вы завоевали чужую землю, вы притесняете другие народы. Уйдите отсюда, и никто не будет против вас бунтовать.

— То есть, вся причина лишь в этом? Но иудеи не способны сами собой управлять. Они — прирожденные бунтари, и передерутся даже друг с другом. Поэтому, находясь здесь, мы творим добро: не даем им совершить массовое самоубийство. Наше добро на первый взгляд кажется злом, но это не так. В мире много понятий, которые трудно оценить однозначно. Откуда ты знаешь, что твое учение ведет к добру?

— Оно утверждает торжество вечной жизни и любовь. Разве это не Добро?

— Которое будет окуплено многими жертвами? Ведь старая вера еще сильна, и она будет сопротивляться. Вам придется ее убить… Берегись, проповедник, ты выбрал опасный путь, и других стараешься на него увести. Ты берешь на себя большую ответственность.

— Я лишь исполняю волю Бога… И вверяю себя ему в руки.

— Пока ты вверяешь себя в мои руки. И твой Бог должен спасти тебя от моего гнева. Сделай так — и я поверю в него.

— Ты поверишь в него. Но не сейчас. Еще при жизни ты увидишь, как новая вера начнет свое победное шествие. Твои дети и внуки будут исповедовать эту веру.

— Я был уже почти готов помиловать тебя. Но ты меня разозлил. Я докажу всем, что ты шарлатан. Ты так рвешься на крест, что уже не имеет никакого значения, причастен ты к подготовке бунта или нет.

— Ну, так сделай это.

— Странно, ведь ты пришел издалека. И успел заразиться от евреев сумасшествием. Они сумели приспособить твое учение под собственные нужды. В очередной раз я убеждаюсь, что иудеев надо держать в жесткой узде. Поэтому я прикажу тебя казнить: тем самым, я еще раз покажу этим дикарям, кто в доме хозяин, и укажу им на их место… Готовься, проповедник, завтра утром казнь. Может быть, ты явишь нам свое чудо?

… Рано утром мы вышли из ворот цитадели. Путь к месту казни был неблизким. У ворот стоял свежеизготовленный крест. Плотник сделал его со старанием: и основа, и перекладина были хорошо проструганы. Приятно пахло свежим деревом. К перекладине были прикреплены лямки. Охрана равнодушно смотрела, как я продевал в них руки и пытался поудобнее пристроить перекладину на плечи. Наконец, мне это удалось, и наша процессия двинулась в сторону городских кварталов. Крест был тяжелым, но у меня пока хватало сил тащить его. На дороге сзади нас оставалась борозда, которую вычерчивал другой конец столба.

Охрана меня не подгоняла, она мерно двумя шпалерами вышагивала по сторонам. Впереди на коне ехал сотник, шествие замыкал еще один солдат.

Солнце быстро поднималось, и идти становилось все труднее. Пот заливал глаза, в груди нестерпимо болело, крест своей тяжестью все сильнее придавливал меня к земле.

Потянулись городские кварталы. Здесь везде толпились люди. Они молча и с любопытством взирали на меня.

Я поднял глаза. В солнечном мареве и клубах пыли передо мной была безликая масса: мужчины, женщины, старики, дети. Казалось, весь город вышел посмотреть, как меня будут распинать.