Свен Карстен - Землемер

Сон — это время, когда мозг предоставлен сам себе, разум отключен и можно выполнить ту работу, на которую не хватило времени днем. А именно — соединиться с персональным складом памяти и разложить по полочкам свежие впечатления, задвинуть поглубже неважное и положить поближе повседневно нужное. В течении дня мозг хранит новые знания в себе, копит новости перед сеансом эфирного контакта. Возможности мозга для такого промежуточного хранения не безграничны, попробуйте-ка не поспать три-четыре дня! Зато во время сна — словно рушится плотина, и река новых знаний вливается в океан накопленной памяти. Человеку уже не надо тратить нервную энергию на судорожное удержание в себе всего новоузнанного. Нет, положив накопленное на длительное хранение, человек просыпается посвежевшим, полным сил, и с головой, открытой для новых впечатлений. Вы замечали, господа, как легко утром приходит то, что вы напрасно пытались вспомнить вечером? Ночью, во сне, ваш мозг послал запрос, произвел поиск и нашел ответ, утром вы получаете решение готовым, словно булочку к завтраку.

Пауля уже давно клонит в сон. Он, не скрываясь, зевает и поудобнее опирается спиной о стену. Булочка к завтраку, это было бы неплохо. И побольше кофе. Какой этот Вайдеман, в сущности, болтун, словно детская погремушка. Говорит не меньше часа, а что сказал? Одна ненужная чушь.

Вайдеман присаживается на корточки, ладони на коленях, внимательно смотрит Паулю в глаза. Говорит он негромко и веско, словно накрепко вдалбливая сказанное прямо в мозг.

— Здесь, под деревней, в старой серебряной шахте, располагается одна из девяти имеющихся у Германской короны пневматических вычислительных машин. Она состоит из миллионов модулей, каждый из которых, будучи подключен к магистрали сжатого воздуха, может, манипулируя этим самым потоком, выполнять одновременно до трех математических операций. Модули соединены таким количеством трубок, что ими можно многократно опоясать земной шар. Это гигантская система. Она почти сравнима по сложности с живым мозгом, возможно, не человека, но уж собаки-то точно. Или крокодила. И месяца два назад, когда подключили очередной каскад, произошло неизбежное — сложность всей машины преодолела некий порог, за которым мозгу, все равно, живому или рукотворному, требуется внешнее место для складирования памяти. Там, в эфире, многим пришлось потесниться и освободить место для нового складского помещения. Что из того, что владеет им механизм, а не живое существо? И где, как мы уже убедились, проходит граница между живым и неживым? Она очень условна. Господина Графа вполне можно считать живым существом. Я, по крайней мере, отношусь к нему уважительно, как равный к равному. Он такой же невидимка, как и я, мы оба невидимы ментально.

— Что значит, ментально? — спрашивает Пауль.

— То есть, мысленно, — поясняет Вайдеман. Он снова поднимается на ноги, колени его хрустят, он отходит к гелиографу и водит пальцем по его бесчисленным трубочкам. — Господина Графа, жив он или нет, нам видеть не дано. Он — это потоки воздуха в модулях. Его сознание раскинулось на десяток квадратных километров прямо под нами. С ним можно общаться, но увидеть его нельзя, он бестелесен, чистая ментальность. Я же человек из плоти и крови, свет не проходит сквозь меня, я видим для любого. Но тот, кто смотрит на меня, знает, что видеть меня нельзя и для него я становлюсь невидим. Это внушение, понимаете? Как после гипноза. Испытуемому гипнозом субъекту внушают — вот это господин Х, когда вы проснетесь, вы перестанете его замечать, не будете осознавать его присутствие. И действительно, так и происходит. Субъект видит все вокруг, кроме пресловутого господина Икс. На самом-то деле, он его тоже видит, но как только субъект осознает, что вот этот вот вертикальный предмет является господином Икс, как тут же, подчиняясь гипнотической команде, забывает о нем, стирает указанное лицо из своей реальности! Похоже, даже восстанавливает мысленно задний план, который закрывает своим телом господин Икс. Мы не видим то, чего не можем осознать. Субъект перестает так же и слышать господина Икс, иначе мы имели бы бестелесный голос из пустоты. Не осознаются вещи, которые находятся у господина Икс в руках, они тоже становятся ментально прозрачны, исчезают бесследно, как только он их берет. Они видны, их видят, осознают и в тот же миг забывают, вычеркивают из жизни. Перестают осознавать. Но продолжают видеть. Разум трепещет, как крылышки пчелы, этакие бесконечные качели — увидел, осознал, забыл, снова увидел, едва успел узнать, как снова забыл и опять увидел, и опять. Множество раз в секунду. Так действует внушение. Гипноз. Я изучал гипноз. Как любитель, конечно — я ведь не врач. Посещал сеансы и сам немного пробовал на товарищах, очень осторожно. Еще тогда я представлял себе, как это должно быть здорово — быть невидимым.

— Так вы что, всех загипнотизировали? Как же это возможно?!

— Это не я. — Вайдеман показывает пальцем на кубики модулей. — Точнее, не только я. Когда я понял, что произошло, ну, с господином Графом, после всех этих смертей и прочего, я написал небольшую композицию, и ее передали в машину. И Господин Граф все выполнил. Он как бы позвонил по всем телефонным номерам одновременно, во все хранилища памяти всех местных обитателей и передал команду: Вайдемана считать несуществующим, невидимым. Ночью жители Майберга получили во сне этот приказ, утром люди проснулись — и все.

— Но как же машина могла, как вы выражаетесь, позвонить? Ведь эти «номера», как я понял, никому не известны?

— Конечно, не известны. Ни мне, ни Господину Графу. Нет, я поступил хитрее. Я, как бы это выразиться, положил свой приказ в слишком маленький конверт. Намеренно маленький, явно недостаточный. Понимаете? Графское хранилище не вместило мой приказ целиком, он торчал наружу. Черт, звучит глупо, но, поверьте — это имеет вполне определенный смысл. Я пытаюсь вам пояснить образно, как неспециалисту. Приказ вытек наружу, словно вода, он подмочил все соседние склады памяти, вода впиталась в чужие мысли и тем немного поменяла их.

Вайдеман, похоже, возвращается мыслями на месяц назад, и воспоминания эти его не радуют, он страдальчески морщится и принимается щелкать пальцами по керамическим модулям, словно нанося Господину Графу слабые, но злые маленькие удары.

— Кто же знал, что будет так, а не иначе, совсем не так, как задумывалось? Поначалу все было прекрасно, как детская игра. Эни-бени-Рабен, зитцен ан ди Грабен. Дети пересчитываются, один выходит, и этот один — именно я. В тот день я проснулся от стука в дверь моей комнаты. Я поздно лег накануне, все думал об открывающихся грандиозных перспективах и поэтому проспал присутствие. Какой-то мальчишка колотит в дверь ногой и кричит — господин Вайдеман, вас полковник требует! Я отвечаю, что понял, сейчас иду, но мальчишка не унимается, стучит и вопит как полоумный. Я уже злюсь, потому что хочу зажечь свечу и не могу найти спички. Я громко говорю, чтобы он прекратил стучать, что я все уже понял, пусть полковнику доложат, что я прошу меня извинить за опоздание, и что я буду через пять минут! Но проклятый щенок все продолжает барабанить. Я даже кинул сапогом в дверь, так разозлился. Тут приходят взрослые и я слышу бас хозяйки. Мальчишка утверждает, что я не отвечаю на стук, не иначе — умер или повесился ночью. Я кричу, что ничего подобного, что они все, должно быть, оглохли, если не слышат, как я отвечаю. Я же их прекрасно слышу, а стены у нас очень тонкие. Я пока наспех одеваюсь в темноте, и только хотел разыскать улетевший сапог, как дверь открывается и входит Эльза собственной персоной, а с ней еще два каких-то мужика. Набились, как сардинки в банку. В руке у Эльзы керосиновая лампа, хозяйка озирает мою комнату, потом поворачивается к своим спутникам и торжествующе провозглашает: конечно, он и не мог ответить, ведь он и не ночевал сегодня — здесь же никого нет! Да ты что, глупая женщина, забыла с утра умыться, спрашиваю я, раскрой глаза пошире, как же это, никого нет?! И тут до меня доходит, что все получилось самым лучшим образом и отныне я невидим. Я сижу на кровати в полном восторге и, открыв рот, наблюдаю, как эти глупцы обсуждают ситуацию по мере своего разумения — почему дверь была заперта изнутри, и зачем это господин Вайдеман ушел в одном сапоге. Все глубокомысленно рассматривают сапог, поставив его на табурет, в разгар спора я протягиваю руку и спокойно забираю свою собственность. И что же? Все тут же забывают и думать о нем, больше его не упоминают, словно он никогда не существовал! А я могу, наконец, нормально обуться.