Свен Карстен - Землемер

— Настоящий шедевр нравится не «чем-то» конкретным, а — сам по себе, весь, непонятно чем. Если публике «понятно», то это не искусство, а халтура, ремесло. Истинное творчество преображает зрителя. Но еще перед этим оно преображает и творца.

— Позвольте один вопрос, мой господин, вы разбираетесь в искусстве профессионально? Или вы судите, простите, как любитель?

— У меня более восьмидесяти картин и не менее трех сотен рисунков, — говорит Пауль якобы небрежно, а на самом деле, весь напрягшись. — И я неплохо продаю.

Конечно, последнее заявление, мягко говоря, вранье.

— Богатая коллекция, — кивает учитель, — завидую вам, господин Штайн. Мы, люди науки, не можем, к сожалению, разрешить себе предаться истинному собирательству, жалование не позволяет. Так, одна или две работы в год, и то, если удастся скопить хоть немного. Я часто посещаю антикварные салоны в Кельне, но сам покупаю редко. А вы держите магазин живописи, господин Штайн, или, может быть, владеете галереей?

— Н-нет, — отвечает Пауль. Он заметил ошибку учителя, но поправлять его не собирается. — Это все так, частное…

— Понимаю… — шепчет Зоммерфельд. Он глубокомысленно таращит глаза. — Налоги. Конечно, приватно продать гораздо предпочтительнее…

— Да-да, вы все схватываете на лету, — говорит Пауль покровительственным тоном, он уже вошел в образ богатого торговца антиквариатом и теперь небрежно похлопывает школьного учителя по плечу. — Возможно, я пришлю вам позднее пару вещичек, просто так, в подарок, как ценитель ценителю. Что предпочитаете, фламандцев, итальянцев? Многого не обещаю, но… Кстати, что фройляйн Франка? Вы приютите мою крошку, а, учитель?

Пауль сам себе противен, но поделать ничего не может, ситуация обязывает.

— Да-да, конечно же, господин Штайн, все уже улажено, не извольте беспокоиться, вот и ключ. Только вот, насчет жалования… на это место сейчас оформлена фрау Шерер, жена мясника…

— Вот что я вам скажу, дорогой мой Зоммерфельд, — Пауль берет учителя под худой локоть и отводит в сторону, словно собираясь доверить ему некую тайну. Тот послушно бредет следом. — Конечно, я могу платить фройляйн Франке и из собственного кармана, в этом нет никакой трудности. Но я не хочу слухов. Вы понимаете меня, как я вижу, — учитель поспешно кивает. — Поэтому, я вас прошу, назначьте фройляйн Бергмюллер положенное для ее места жалование, а я… я отблагодарю вас. Вы не останетесь в накладе. У меня есть прекрасный Пуссен. Я, правда, уже обещал его… э… графине Гольденшток, но с ее светлостью я всегда договорюсь. Возможно, он будет ваш. У вас есть визитная карточка и перо? Ну, конечно, что же я спрашиваю, есть ли у вас перо?! Ведь вы же учитель, хе-хе, боец, так сказать, науки!

Зоммерфельд, подобострастно улыбаясь, семенит к секретеру и снова возвращается с деревянным подносиком. На нем ручка-вставочка со стальным пером, чернильница школьного образца и кожаная перьечистка. Визитную карточку приходится поискать, но, наконец, одна обнаружена закладкой в томике Гете. Пауль неторопливо умакивает перо, пишет на обороте карточки по-французски: «Один Пуссен, 80х90 см.» и небрежно кидает визитку на стол, как будто сразу утрачивая к ней всякий интерес.

Зоммерфельд наклоняется и читает написанное, приоткрыв рот и отвесив губу. Затем сглатывает и поднимает на Пауля преданные глаза.

— Очень рад, — выдыхает он, — очень рад, господин Штайн, благодарю вас, благодарю!.. Все будет наилучшим образом.

— Не сомневаюсь, — бросает Пауль. Он поворачивается к ничего не понимающей Франке и делает правую руку калачиком. — Идем, дорогая?

Франка, смерив учителя победительным взглядом, кивает и берет Пауля под руку — не виснет, как торговка рыбой на своем милом, а лишь придерживается деликатно, кончиками пальцев, как и подобает воспитанной даме. Пауль ведет ее к выходу, Зоммерфельд боком протискивается мимо, спешит открыть дверь.

Однако, Пауль еще задерживается на минуту, так как в соседней комнате он замечает нечто необычное: большая часть спальни обустроена под фотографический салон — на треноге стоит громоздкая профессиональная камера, с потолочной балки свисают керосиновые лампы с жестяными рефлекторами, на полочке в углу расставлены бутыли химического стекла, в них неприятного вида жидкости. Другой угол комнаты задрапирован тяжелой складчатой портьерой, укрепленной на обойных гвоздях, перед тканевым пологом стоит склеенный из картона обломок белой дорической колонны — какая пошлость! — а на шнурах, протянутых через всю спальню, сушатся готовые отпечатки. На узкой кушетке, почти не видной из двери, навалены горой фотографические пластины в лакированных деревянных кассетах. Так наш учитель, получается, еще и мастер светописи?! Так сказать, в свободное от латинского языка время? Мои поздравления, господин Зоммерфельд! Может, вы покажете нам свои творения?

— В другой раз, если позволите, в другой раз, — бормочет учитель, он очевидно смущен. — Там не готово, не высохло, можно засветить… то есть, я хочу сказать, можно испортить, смазать. С удовольствием, но потом, потом, приходите завтра, да, завтра вечером, буду очень рад…

Пауль не настаивает. Герр Зоммерфельд выходит проводить дорогих гостей, правда, не далее, чем на один шаг от дверей. Когда Пауль, первым спустившись по ступенькам, оборачивается, чтобы подать Франке руку, учитель ловит его взгляд, неискренне улыбается и приветственно делает ручкой — адье, счастлив был познакомиться — так они и уходят, вниз по Шваненгассе, мимо кукольной невесты в окне, мимо облупленых ульев в палисаднике, мимо ужасного разделочного сарая, богатый коллекционер живописи и меценат Людвиг Штайн и его мамзель, новая школьная поломойка Франка Бергмюллер, влюбленные и очень довольные друг другом.

Узел с грязным бельем некоего неудачливого привидения, бывшего геодезиста Вайдемана, так и остается забытым в прихожей учителя, случайно задвинутый створкой двери под обувную полку. В ближайшие несколько часов о нем никто и не вспомнит.

Андреас Вайдеман, в новых полковничих брюках, в этот момент сидит на подножке штабного авто возле ворот третьего блока, так как вход внутрь ему заказан. На страже сегодня — как, впрочем, и всегда — стоит сам Господин Граф, вернее, его блок распознавания голосовых отпечатков, изолированная подкомпозиция, независимая от состояния базовой конфигурации. Вход был возможен только в краткий момент отключения напора сегодня ночью, но Вайдемана, конечно, не предупреждали заранее. Вайдеман курит своеобычную сигаретку, последнюю уже половинку. Портсигар, починенный проволокой, пуст и это означает, что скоро придется где-нибудь пополнить запас. В таких случаях Вайдеман обычно ворует сигареты в полковой лавочке. Позвольте, что значит — ворует?! Он не ворует, он берет по праву.