Свен Карстен - Землемер

— Портрет? — спрашивает Пауль. Он колеблется. Его признание, похоже, осталось незамеченным. — Попробую, что-ж…

Он улыбается Франке, находит на доске место и быстро, не оборачиваясь, буквально несколькими штрихами рисует ее профиль, узел волнистых волос на затылке, выбившуюся прядь, точеную шею — ну, насчет шеи он, конечно, польстил, но пусть уж так и останется. Затем, поколебавшись секунду, несколько раз быстро стучит мелом по доске, появляются веснушки. Он смотрит на Франку, та просто потрясена, но, как настоящая дочь Евы, быстро берет себя в руки.

— Я не такая, — заявляет Франка. — Нет-нет, не стирай, не надо, пусть останется.

Смотрясь в портрет, словно в зеркало, она заправляет на место непокорный локон. Пауль усмехается и вытирает испачканные мелом пальцы.

— Ты опять накрошил везде, — спохватывается Франка и трет пол вокруг Пауля, потом неожиданно обхватывает его ногу свободной рукой и, точно собака, замирает, запрокинув лицо и зажмурив глаза. Паулю хочется погладить ее по голове, но момент упущен и он так и остается стоять с поднятой рукой и ладонью — открытой, словно для папского благословения.

— Пойдем, — шепчет Франка, — пойдем скорей.

Она отбрасывает тряпку и встает, вытирая руки об подол, затем увлекает Пауля во вторую комнату. Там другой класс, более похожий, впрочем, на тренировочный зал. По стенам стоят спортивные снаряды, с потолка свисает канат, под ним — несколько плоских и очень твердых на вид гимнастических матов. Франка, поспешно оглядываясь по сторонам, прямиком идет к этим матам, наклоняется и щупает — да, очень жесткие, но это ничего, потерпим. Она на коленях заползает на середину, под канатный хвост, садится там, расправив юбки, и принимается споро развязывать шнуровку на ботиночках. Пауль, уже догадавшийся, что скоро последует, посмеивается, он облизывает сухие от мела подушечки пальцев, греет дыханием ладони. Франка борется с узелком, но ничего не получается. Помоги же мне, говорит она, и тянет ногу, задирает даже выше головы, так что юбки сползают, открывая короткие штопаные чулки с подвязками и полоску бледной кожи повыше колена. Пауль берет ее ногу под пяточку, но одной рукой узелок не распутать. Тогда он упирает каблук ботиночка себе в пах и, уже обеими руками, теребит шнурок, не спеша, однако, развязать до конца. Ведь так приятно чувствовать франкин ботинок, туда-сюда, надавит-отпустит… Он посматривает на Франку, Франка откинулась на локти и показывает ему язык, смеется.

— Господин поручик, что же вы так копаетесь? — говорит она.

Господин поручик — homo erectus, человек прямостоящий — признает свое поражение. Ботинок остается на ноге, с ним и один чулок, от всего же прочего удается в минуту избавиться. Франка лежит на поручиковом видавшим виды пальто, прикрытая от бедер до груди юбкой, а владелец пальто сидит рядом и снимает носки, стыдливо комкая их и засовывая в ботинки. Только бы не опозориться, думает Пауль, судорожно пытаясь вспомнить что-нибудь эротичное, возбуждающее, но мысли его путаются, скачут, вспоминается Ницца, матушка, почему-то полковник Юбер, затем Вайдеман, снимающий брюки при свете луны, на опоясывающей замковую стену галерее — зрелище, скорее, отталкивающее, чем эротичное.

— О-ля-ля! — бормочет Пауль, сообразив, что потерял где-то узел с вайдемановским бельем. Но Франка принимает это восклицание на собственный счет.

— Еще бы! Очень стройные, — говорит она гордо и шевелит пальчиками необутой ноги. — Только давай скорее, сладенький мой, тут ужасно дует.

Андреас Вайдеман, кстати, уже и не вспоминает свои старые брюки, новые полковничьи гораздо лучше — теплее и мягче. В эту минуту Вайдеман пребывает на седьмом небе — он курит сигару, настоящую «гавану», украденную из сигарного ящичка в кабинете майора Зайденшпиннера, куда бывший геодезист пробрался вослед за полковником Мюллером. Диспозиция такая: полковой начальник стоит у стены, рассматривая карту, но вряд ли что на ней видя, старик Шпиннер, не решающийся сидеть при старшем по званию офицере, стоит у своего стола. Вязаная кофта не украшает более его сутулые плечи, а покоится изнанкой наружу на спинке хозяйского кресла, сброшенная при появлении полковника. Вайдеман, с сигарой в зубах, словно этакий Джон Буль, сидит на стуле у окна, нога на ногу. А перед майорским столом навытяжку, с фуражкой на локте, стоит поручик Эберт, таращит глаза, пытаясь унять нервный тик, дергающий правую бровь.

— Вы привели мне этого человека, вы сами. Вы поручились за него, — еле слышно говорит Зайденшпиннер, голос его дрожит от едва сдерживаемой злобы. — И теперь, прослышав, что вашего протеже разыскивают как шпиона, вы приходите и пытаетесь обелиться, увильнуть от ответственности?!

— Так точно, господин майор, — чеканит Феликс, глядя поверх головы Зайденшпиннера на портрет императора на стене. — Никак нет, не пытаюсь. Готов понести… разделить ответственность, господин майор.

— Разделить?! Вы что, со мной, с нами разделить?! — шипит майор. — Вы отдаете себе отчет, вы, мальчишка?! Вы ответите за все один, вы один! И не пытайтесь тут…

— Никак нет, не пытаюсь, господин майор. Его бумаги были проверены, господин майор.

Последняя фраза повергает Зайденшпиннера в столбняк, он судорожно втягивает носом воздух и на добрые двадцать секунд задерживает дыхание, багровея и готовый вот-вот взорваться. Только неясная позиция полковника останавливает его. У Вайдемана, тем временем, гаснет сигара и он, кряхтя, так как отсидел ногу, ковыляет к столу за спичками. Снова на жесткий стул он не возвращается, теперь он устраивается в майорском кресле.

— Итак, обер-лейтенант, — поворачивается от карты полковник. — Вы утверждаете, что проверили у Штайна документы и нашли, что они в порядке.

Эберт открывает, было, рот, но полковник не дает ему ответить.

— Вы так же утверждаете, что, не подозревая, что бумаги этого Штайна поддельные, провели его на режимный объект через контрольную точку «Дора». Чтобы, как вы говорите, он имел возможность сдать индивидуальный голосовой образец. Чтобы он, с этого момента, всегда имел беспрепятственный доступ на охраняемую территорию, я вас правильно понимаю? Чтобы ему, таким образом, было легче совершать диверсии, или как, обер-лейтенант?

Феликс вынужден зажмурить правый глаз, поскольку бровь дрожит, не переставая, а теперь к ней добавилось и веко. По его бокам под мундиром катится пот, мерзко щекоча кожу.

— Как я понял из ваших слов, вы оставили Штайна наедине с майором Райхартом минимум на десять минут, так что у Штайна было довольно свободного времени, чтобы совершить убийство.

— Пя-пять… — клацает зубами Эберт. — Пять минут, господин полковник…