Свен Карстен - Землемер

Пауль потрясен. Умножение в столбик, по сравнению с этим самоновейшим методом, выглядит дремучим средневековьем.

— Значит, вот как считает машина, — бормочет он убито. Его приподнятое настроение в одну секунду портится. Ему кажется, что из-за меловой решетки, нарисованной на доске, доносится смрадное дыхание Полифема.

— Ладно же, — говорит он вдруг. — Сколько будет девять тысяч восемьсот девяносто семь умножить на восемь тысяч восемьсот восемьдесят восемь?!

Пусть щенок запутается в своих линиях, злорадно думает Пауль, искоса следя за Карлхайнцем. Тот крепко зажмуривается, теперь аж на целых две секунды. Затем Пауль обреченно выслушивает поток чисел и даже не пытается их проверить. Да и зачем, и так понятно, что чудовищный ребенок не ошибся.

— Да, — говорит Пауль, чтобы хоть что-то сказать. — Быстро это ты…

— Пневморасчетка считает еще быстрее, — говорит графское дитя, словно извиняясь. — В сотни раз быстрее.

— В сотни! — трагически восклицает Пауль. Он машет рукой и плетется вон из класса, мимо низеньких, почти игрушечных парт, мимо гимнастических параллельных брусьев, мимо Франки, заплетающей уже вторую косу, на крыльцо, на воздух, туда, где холод и сырость. Клочья тумана цепляются за голые ветки деревьев. Старые ветлы теперь кажутся Паулю до боли родными, поскольку растут и ветвятся не по теории сферической вероятности и не по законам новой ужасной алгебры, а свободно, как того хотят они сами, как заповедал им Господь.

— В тысячи раз быстрее, — говорит Карлхайнц, он тоже вышел на крыльцо вслед за Паулем. Пауль смотрит сверху на его аккуратный картуз — восемь крепко сшитых кожаных клинышков и пуговка по центру — они словно делят эту глупую гениальную голову на ломтики, как торт или арбуз, сорок пять градусов дуги на сектор, сладкий десерт для Господина Графа. Несчастный ребенок. Пауль вздыхает. Дай бог ему выиграть этот Золотой венок Цезаря. Всего другого, лучшего, настоящего детства, он и так уже лишен навсегда.

— Конечно, любая пневморасчетка может считать еще быстрее, — продолжает Карлхайнц и Пауль воздевает очи к небу, неужели это никогда не кончится? — Но ее производительность, к сожалению, ограничена естественным пределом.

— Вот как? — говорит Пауль безо всякого интереса.

— Да, мешает вязкость воздуха, — не унимается мальчишка. — Воздух тоже имеет вязкость и его невозможно продувать через модули слишком быстро. Это нам на позапрошлой неделе объясняли. Если бы машина работала на легком газе — на водороде или на гелии — то ее скорость была бы просто огромной. Но водород опасен, а гелий производят только в Америке.

— Боже, спаси Америку… — бормочет Пауль.

— Да, когда мы завоюем Америку, у нас будет сколько угодно гелия для расчетов! И для цеппелинов, конечно. Вы любите цеппелины?

— Ненавижу, — шепчет Пауль.

— Я собираю открытки с цеппелинами, уже набрал более тридцати, у меня с собой, хотите, покажу?

Пауль отрицательно мотает головой, но Карлхайнц этого не видит, он уже расстегнул свою сумку и ищет между множества толстых книг кляссер с открытками. Сверху учебников Пауль замечает сверток в аппетитно промасленной бумаге.

— Что это у тебя? Да-да, вот это.

— Хлеб с ветчиной. Я попросил на кухне, когда пошел искать Бьянку. Я ведь не знал, что найду ее так быстро.

Он отправился на поиски кошки с полной сумкой учебников, думает Пауль. Безнадежный случай.

— Так-так, ветчина? Какая же у вас ветчина, не очень жирная? Ну-ка, покажи, пожалуйста.

Мальчик послушно подает сверток, Пауль разворачивает ароматную снедь и, не в силах сдержаться, впивается зубами в мягкие сочные ломти. Первую секунду ему еще стыдно, что он отобрал еду у ребенка, но он тут же забывает обо всем — ветчина просто божественна. Карлхайнц терпеливо и безропотно ждет, глядя на судорожно жующего Пауля, в руках он держит альбом с открытками.

— Пардон, — говорит Пауль с набитым ртом. Ему вдруг хочется сделать этому бедняге что-нибудь приятное. — Что там у тебя, дирижабли?

— Да, вот, смотрите, воздушный линкор «Заарланд», а вот крейсер «Зигмунд фон Нибелунг» в сопровождении эскадрильи «Новые Валькирии» над островом Рюген. А здесь вот фотография строительства «Графа фон Гинденбурга»…

— Мм… Очень интересно, — врет Пауль. — Знаешь что? Если ты не возражаешь, я отдам один бутерброд фройляйн Франке, хорошо?

Не дожидаясь ответа, он снова скрывается в недрах школы. Карлхайнц остается на крыльце, открытки в руках, он растеряно смотрит на закрывшуюся перед носом дверь. Но через секунду створка опять приотворяется и в щели показывается лицо Пауля.

— Вот твоя кошка, — говорит он, продолжая жевать. Бьянка, спрятав хвост между ног, выскакивает на крыльцо, подгоняемая ботинком Пауля. Дверь снова закрывается, на этот раз уже окончательно.

— Понятно, — говорит полковник Мюллер, когда Эберт заканчивает свой рассказ. — Значит, у нас нет ничего на этого Штайна, кроме подозрений. Он вел себя странно, очень странно, но кто здесь нормален? Он отсутствовал пять минут, но это само по себе еще не преступление. Может, он был в клозете. Например, майор Зайденшпиннер отсутствует уже сорок минут. Говорите, что заметили у Штайна странный акцент? Возможно, возможно… Мы запросили у группы «Норд-Норд» геодезиста взаймы, поскольку у них был один лишний, а у нас ни одного, этот геодезист прибыл, бумаги его в порядке, их дважды, как вы утверждаете, проверили, что же тут подозрительного? Пуговица? Во-первых, она может быть и не его, а во-вторых, даже если на пуговицах его пальто и написано «NORD» — так он же именно из этой группы. Когда я разговаривал в Берлине с руководителем «Норд-Норда», он заверил меня, что геодезист нам уже три недели как откомандирован. Есть ли у их геодезиста орден Святого Стефана, мне не известно. Может, там последняя собака ходит вся в орденах…

— И, наконец, — заключает полковник, — за каким чертом ему, будь он даже трижды французским шпионом, убивать майора Райхарта?! Что это дает? Это же не диверсия. Убийство, причем, такое неприкрытое, только переполошит всех. Райхарта мог убить и кто-нибудь другой. Ведь он, к сожалению, не пользовался уважением коллег. Это, конечно, еще не повод, но… Штайн может быть совершенно ни при чем. А кто убил техников в подвале, а? Тоже Штайн? Тогда он был еще в своей группе, в Любеке, далеко отсюда. Нет, тут что-то не сходится. Допросить его, конечно, надо обязательно, проверить тщательно его бумаги, изолировать, как я уже сказал, но сообщать пока никому не будем.

Полковник, разумеется, говорит не с поручиком Эбертом, он просто размышляет вслух, Феликс это прекрасно понимает, поэтому помалкивает и со своим мнением не суется. В раздумье полковник ходит взад и вперед по кабинету, словно медведь из зоосада, меряющий шагами свою клетку, Феликс не сводит с него глаз, безукоризненно делая равнение на право и равнение на лево попеременно. Он уже успокоился и теперь больше не переживает за свою судьбу, ему опять удалось выкрутиться.