Свен Карстен - Землемер

— Свет… уберите… — мычит Пауль сквозь боль в глазах.

— А вы будете отвечать на вопросы? Хорошо, господин Штайн, я передвину лампу, а вы скажете мне свое имя, общевойсковой номер и адрес места проживания до призыва.

Световой столб рушится Паулю в ноги, яркое желтое пятно проносится по половицам, взлетает на стол, устраивается на разложенных бумагах. Пауль видит две бледные руки, нервные пальцы крутят черную автоматическую самописку. Постепенно проявляется окружающее — мундир, пуговицы, погоны… э-э… капитана, теперь виден подбородок, нос, на секунду автомобильными фарами вспыхивают очки, завершает парад высокий лоб с залысинами. Кто-то совершенно чужой, неизвестный.

— Мы знакомы? — с надеждой спрашивает Пауль. Сидящий напротив хмыкает.

— Я — капитан Кольбекер, назначен снять с вас показания. Вам известно, в чем вас обвиняют?

Да, Паулю это хорошо известно.

— Прекрасно. Итак, еще раз, господин поручик, ваше имя, номер и адрес?

— Меня зовут Штайн, Людвиг Штайн.

— Это ваше настоящее имя?

— Что?

— Есть ли у вас другие имена? Как вас еще зовут?

— Людвиг Штайн.

— И это все?

Пауль молчит.

— Хорошо, пока запишем так, — Кольбекер скрипит пером. — Теперь ваш общевойсковой номер?

— Гм… шестьдесят шесть, э-э… четыреста пятьдесят шесть.

Привет, Карлхайнц, привет, мой сладенький…

Кольбекер роется в каком-то увесистом томе, шуршит страницами.

— Да, шестьдесят шесть — это Шлезвиг, может быть, очень может быть, — бормочет он, найдя нужную строчку. Однако, голос его полон сомнения. — Теперь, будьте добры, ваш гражданский адрес.

— Любек.

— Любек, а дальше?

— Швайненгассе.

— И номер дома?

— Пять. Или нет, шесть. Нет, пять.

— Или, все же, шесть? Вы не помните номер своего дома?

— Это не мой дом.

— А чей?

— Мясника. Я снимаю комнаты у мясника, сверху, верхний этаж…

— Хорошо, пока я записываю пять. Все равно мы пошлем запрос и к вечеру уже получим ответ. Теперь ваше звание, должность и место службы.

— Вам же и так известно…

— Мне, конечно, все известно, но вы должны сами признаться.

— В чем?

— Вы прекрасно знаете в чем, господин Штайн! — Кольбекер наклоняется вперед, поворачивая при этом голову несколько набок, отчего свет лампы падает ему на лицо под неестественным углом и на Пауля словно глядит Мефистофель. — В убийстве вашего начальника, майора Райхарта.

Словно Господин Граф разом высосал весь воздух из комнаты — Пауль пытается вдохнуть, но он вдруг забыл, как это делается, и вместо того лишь с хрипом глотает, пока судорога не сводит ему мышцы шеи. Он прижимает ладонь к горлу и мычит от боли, потрясенно тараща глаза на вскочившего Кольбекера. Капитан льет воду из графина в стакан, мимо стакана, на бумаги, в глазах его опасение и торжество — убийца выдал себя, почти признался. Теперь лишь бы не окочурился от страха, надо его дожать, а потом повесить, непременно повесить.

— Вот вода, выпейте воды, ну же, держите! — Пауль трясущимися руками подносит стакан к побелевшим губам, зубы стучат о стекло, он делает глоток, второй, внезапно воздух с силой вырывается у него из желудка, из горла, вода прыскает фонтаном, Пауль кашляет, кашляет и никак не может остановиться. Кольбекер, вытирая бумагами разлившуюся по столу воду, настойчиво напоминает, что плевательница стоит слева, слева, видите, вот же она.

Пауль откидывается на спинку стула и пытается отдышаться. Вдруг вспышкой возвращается осознание ситуации — его обвиняют в убийстве, боже мой, в убийстве! Но он же не убивал, он не убийца, какая гадость, он же шпион, не убийца, нет! Это кошмарное недоразумение, при чем тут он, при чем тут убийство?! Пауль уже открывает рот, чтобы признаться в шпионаже, в подготовке какой угодно диверсии — да, он шпион, пусть так! Но снимите с него это нелепое подозрение — какой ужас! — в убийстве! Но вместо слов из его горла вырывается только жалкий писк. Он сползает со стула, плюхается на колени, прямо в грязь и, сложив руки, словно на молитве, с отчаянием в глазах заглядывает Кольбекеру в лицо, надеясь заметить на нем хоть тень сострадания, хоть намек на розыгрыш.

— Я не убивал, — ноет Пауль, — я не убивал, простите меня, я не убивал!..

Кольбекер, вместе со стулом отодвигается подальше, отъезжает почти до стены, на лице его написано отвращение.

— Держите себя в руках, пожалуйста, вы! Ведь вы же офицер, не позорьте тут мундир! Сядьте! Да сядьте же!..

Пауль только мычит и мотает головой, как корова, отгоняющая ушами мух. По щекам его текут слезы.

— Сидеть! — рявкает Кольбекер. Пауль, вздрогнув всем телом, отшатывается, сбивает спиной свой стул, шлепается на зад, локти его стучат о пол, как падающие кегли. Он тут же вскакивает, расторопно поднимает стул, снова утверждает его посреди комнаты и преувеличено послушно садится на краешек, сдвинув и задрав колени, руки сложены, как у примерного школьника, ноги его так трясутся, что слышно, как колотятся друг о друга каблуки ботинок. Все его лицо выражает лихорадочную готовность выполнить любой приказ, пойти на любое предательство.

— Итак, излагайте. — Кольбекер делает приглашающий жест.

— Ч-что?

— Как было дело. С самого начала. Вы проникли на объект, вошли в кабинет майора… Да? Что же было дальше?

— Я не проникал! Не проникал! Это Феликс… поручик Эберт!..

— Поручик Эберт, кстати, во всем уже признался.

— В ч-чем? В чем?!

— Известно в чем! В том, что помог вам пройти. Просочиться, так сказать, на охраняемую территорию.

— Он сам предложил мне!

— Значит, сам? Ну-ну, продолжайте врать, я вас внимательно слушаю.

— Я пошел с майором… господином майором Райхартом, я должен был сдать образец голоса. Я его сдал! Но я не убивал! Я не убивал!

— Сдать образец можно за три минуты. А вы отсутствовали десять. Вам вполне хватило бы времени убить целый батальон.

— Это не я, не я! Он сам! Он сам умер!..

— Опять сам! Сам предложил, сам помог, сам умер! Что вы плетете?! Как можно самому умереть? Майор Райхарт, по-вашему, сам себя задушил?

— Д-да… То есть, нет… Я не знаю.

— Как же это вы не знаете?

— Я не знаю, правда, не знаю. Он мне приказал считать до шести в дырки на стене, несколько раз. Я считал. Потом он спросил, не прибыл ли я с севера. Я сказал, что да, приехал из Любека. Он что-то записал на бумажке. Я думал, что так и надо, что порядок такой, спрашивать — откуда приехал. Потом он опять возился со стеной, очень долго, я не знаю, может, минуты две. Что-то слушал через трубки. Я все ждал. Я думал, что сдача образца еще не закончена. И вдруг он захрипел и упал. Он сам упал, я его не бил. Лицо стало такое… красное… и не дышит. И руками тянется к горлу, вот так… Я испугался, я думал — с ним удар. Я не знал, что делать, я хотел позвать кого-нибудь, врача, но я не знал где… кого искать… Я испугался, просто испугался! Я подумал, что сейчас тоже умру, что надо бежать, пока это… пока Господин Граф… Я побежал. Но я его даже не трогал!