Свен Карстен - Землемер

Пауль всхлипывает, ладонями вытирает слезы, словно в отчаянии бьет себя по щекам. Кольбекер молчит, обдумывает услышанное. В комнате повисает мутная, влажная тишина.

Полковник Мюллер и майор Зайденшпиннер тоже вслушиваются в эту тишину, ползущую им в уши по гуттаперчевым трубкам фонендоскопов — латунные наконечники подключены к штуцерам акустического вывода одной из консолей пневмомашины, двумя кабинетами дальше по коридору, агрегат настроен сейчас на передачу звуков.

— Что там Аксель мелет, он же знает, что оптическая линия не работает из-за тумана, как он собирается послать запрос? — бормочет полковник.

— По проволоке? — предполагает Зайденшпиннер и тут же сам машет рукой. — Это сутки пройдут, не меньше… По телефону?

— Только позориться! — хмыкает Вайдеманн. Оказывается, он тоже тут, с фонендоскопом, слушает, как и они. Вместе эта группа напоминает профессоров, собравшихся на врачебный консилиум.

— Это секретный запрос, — морщится полковник. — Пошлем по проволоке, время есть.

— Я распоряжусь, — кивает майор.

— Даже если он и продался, — продолжает полковник, — то начихать, можно запереть его в кабинете и пусть делает расчеты. Контакты исключить. Приносить задания, забирать результаты. Откажется — перестать кормить, не давать спать, еще что другое. Запросите северян, пусть предоставят приметы их геодезиста, сравним с нашим. Пусть еще пришлют какую-нибудь информацию, такую, которая только там и известна, сверим ответы, тогда и решим.

— Так точно.

— Просто царь Соломон какой-то… — говорит Вайдеман себе под нос.

— Передайте Кольбекеру, чтобы он спросил про улики.

Зайденшпиннер неуклюже барабанит пальцами по модулям консоли, словно пианист, разучивающий гаммы. В своей комнате Кольбекер слышит жужжание в ящике стола, быстро вставляет трубки в уши, слушает пару секунд.

— Значит, вы утверждаете, что не трогали Райхарта, не приближались к нему, — мягко, почти ласково, говорит он, пряча фонендоскоп обратно в стол. — Как же тогда, позвольте вас спросить, в руке убитого оказалась ваша пуговица?!

Кольбекер перегибается через столешницу, полную мокрых и мятых бумаг, и на раскрытой ладони, как фокусник угаданную карту, показывает Паулю тусклый латунный кружок — злополучную пуговицу. Пауль тянется взять, но Кольбекер захлопывает ладонь, словно капкан, и прижимает кулак к груди. Потом падает назад, на отчаянно скрипнувший стул, откидывается на спинку.

— Посмотрите на свое пальто, — говорит он безразличным тоном. — Там еще хватает таких же.

Пауль только теперь замечает, что его пальто, с которым он, практически, сросся за последние три дня, в данный момент не болтается у него на плечах — аккуратно сложенное по швам, с правильно подогнутыми внутрь рукавами, оно покоится на маленьком столике, что стоит в углу кабинета. Даже так — на столике расстелена газета, и уже на газете лежат улики: пальто, франкины панталончики, несколько медяков и орден на ленте — все его движимое и недвижимое имущество.

— Орден… — говорит Пауль и робко показывает пальцем, пытаясь обратить внимание Кольбекера на этот, не совсем принадлежащий Паулю предмет.

— Что?

— Орден. Это не мое… не мой орден.

— А чей же?

— В-ва… ээ… я не знаю… Я его нашел.

— Ах, вот как? Мы его тоже нашли — у вас в брюках. А где его нашли вы, позвольте вас спросить? На дороге?

— Да… То есть, нет. В брюках. Я его тоже нашел в брюках. Понимаете, этот Вайдеман….

— Хватит! — Кольбекер хлопает ладонью по столу, снова подается вперед, на свет. — Меня не интересует ваш орден, меня интересует ваша пуговица! Отвечайте на вопрос! Это ваша пуговица?

Пауль кивает.

— Нет, — говорит он.

— Дерьмо! — взрывается Кольбекер. — Не смейте мне врать! Эта пуговица точно от вашего пальто! Видите, на ней написано NORD, и на всех прочих ваших пуговицах стоит тоже NORD, а теперь объясните мне, что это за чертов NORD такой и не вздумайте мне опять врать!

— Я не знаю, — говорит Пауль, надувая губы. — Это уже было так. Я купил это пальто.

— Купили, где же?

— На вокзале, в… э-э… в Любеке.

— Значит, купили? А у кого, не припомните?

— У матроса. Какой-то матрос.

— У матроса? Не железнодорожника, нет? И как же он выглядел, этот ваш матрос?

— Ну-у… Как выглядел, обычно… Как все матросы. Белая такая форма, с полосками, воротник такой квадратный, шапка белая с помпоном, рыжая борода, лицо такое, э-э… просоленное, задубевшее как бы, трубка в зубах…

— Да-да, — говорит Кольбекер иронично, — нога деревянная, попугай на плече… Как я устал от вашего вранья, Штайн…

— Я не помню, — склоняет голову Пауль.

Опять в ящике стола раздается гудение и опять капитан, приоткрыв рот, внимает указаниям начальства.

— Хорошо, — говорит он, снова обращаясь к Паулю. — Я могу допустить, что это не вы убили Вольфрама Райхарта. Такая тряпка, как вы, на такое, пожалуй, не способна. Выстрелить с перепугу вы еще смогли бы, но задушить голыми руками сильного мужчину — по-моему, у вас кишка тонка. Может, и правда, что Райхарт умер от апоплексии. Я могу допустить даже, что вы не французский шпион… Да-да, не смотрите на меня так! Поначалу мы вообразили вас шпионом. Но только полный идиот отправится в тыл врага вынюхивать, когда у него на каждой пуговице написано, что он француз. На идиота вы не похожи. Много хорошего про вас сказать, правда, затруднительно, но вы не идиот. Похоже, вы просто оказались замешаны в чужое преступление, если тут вообще имело место какое-либо преступление. Вдобавок, вы еще и вели себя крайне глупо. Зачем вы пытались бежать? Вы что, не понимали, что это бессмысленно?

Пауль молчит, не спуская с капитана полных надежды глаз.

— Вот что, Штайн, мы сделаем так, — продолжает Кольбекер. Он поднимается, обходит свой стол и присаживается на его край, поближе к Паулю, прямо на мокрые бумаги, с проклятьем вскакивает и щупает свой зад. Пауль смотрит на недовольное лицо Кольбекера, как верующий на Святой Грааль. — Отпустить мы вас пока не можем, сами понимаете почему. Мы сделаем запрос в Любек на ваш счет, а так же и в Берлин. Но вы пока побудете под арестом. Я надеюсь, что к вечеру уже все разъяснится и мы… гм… сможем вас освободить… э-э… от подозрений.

Последнюю фразу Кольбекер произносит без большой уверенности. Паулю совершенно наплевать на его сомнения, он чувствует себя капитаном Куком, который вдруг оказался невкусен для людоедов. Что там, какой запрос в Любек, что будет за ответ — все это неважно, это произойдет лишь вечером, завтра, все равно что никогда.

— Спасибо, — бормочет Пауль, сейчас он всей душой любит этого грозного капитана. — Спасибо вам, много раз спасибо…

Пауль даже пытается поймать и поцеловать руку Кольбекера.