Свен Карстен - Землемер

— Парижу?! — ахает Пауль.

— А-гаа… — тянет Вайдеман, усмехаясь. — Парле-ву-франсе, значит? Приятно познакомиться, месье Штайн! Собственно, я так и думал с первой же минуты.

Пауль молчит, кусает губы, он обижен, что его так просто раскрыли.

— Как я уже не раз говорил, месье Штайн, — продолжает Вайдеман, размахивая карандашом, — мне наплевать, кто вы и что вы, я вышел из войны, демобилизовался. Я хочу мира. Либерте и фратерните, не возражаете? Ну, хоть кивните, если не хотите говорить. Киваете, отлично. Запомните, я на вашей стороне, ваш невидимый друг — Андреас Вайдеман. И знаете, что я сейчас делаю? Нет? Я заново рассчитываю окрестности Маастрихта. Вы можете выдать мои композиции за свои, даже обводить не надо. Предвидя наше с вами мирное соглашение, я изменил почерк. Этого достаточно, сравнить стиль и алгоритмику здесь ни одна собака не способна.

— Значит, мне ничего не грозит? — уточняет Пауль. — Меня выпустят?

— Это… гм… сложный вопрос, месье Штайн. Возможно, и выпустят. Для них главное — чтобы вы вовремя сдавали расчеты.

— Но вы ведь мне поможете? Поможете, да?

Вайдеман молчит, глядит на Пауля, улыбается. Улыбка его холодная, как у рыбы, глаза не смеются.

— Конечно, помогу, — говорит он, чуть погодя. — Но… услуга за услугу! Вы не забыли, что должны кое-что мне принести?

— Я не успел, — вздыхает Пауль. — Столько всего… Я хотел, я даже уже договорился с Франкой, она бы постирала… Но меня арестовали.

— Это пустое, — отмахивается Вайдеман. — Я не об этом. Я уже сам обо всем позаботился. Вы должны мне принести нечто другое, одну вещь, взять ее из хранилища.

— Что-то украсть? Эта вещь, она — ценная?

— Ценная? Ха-ха, нет. Это дрянь, керамика, чемодан модулей. Просто модули, они находятся на складе, упакованы в чемодан, ничего ценного. Разве что тяжелые.

— Зачем же они вам?

— А вам-то что за дело? Впрочем, извольте, я скажу. Это архив.

— Что за архив?

— Обычный архив, состояние машины за третье октября.

— А почему именно третье октября? Постойте, не тогда ли у вас что-то такое упало?

— Да, базовая конфигурация. И этот архив — ее последнее исправное состояние. Понимаете теперь, почему он мне нужен?

— Что-то не очень…

Вайдеман очевидно смущен и раздосадован, грызет карандаш, смотрит куда-то в угол. Потом он решается.

— Там, в башне… Словом, я вас обманул, Людвиг. Не то чтобы обманул, а так — не сказал всего. Одним словом, я не составлял той композиции — помните? — насчет своей невидимости. Все было иначе, не так. Совсем иначе.

Вайдеман умолкает, но потом все же продолжает почти через силу. Пауль слушает сначала недоверчиво, как очередную сказку, но вайдемановский рассказ постепенно логически увязывает многие непонятные прежде события. Слова текут, как вода, как туман, голос Вайдемана то стихает почти до бормотания, то набирает силу и страсть, убеждает и уговаривает, набегает волной и снова отступает, карандаш мотается туда и сюда, как мачта корабля в бурю, нагоняя на Пауля оцепенение и сон.

Словно цветные волшебные картины встают перед дремлющим Паулем, на пестром картонном фоне разыгрывают свою пьесу трепетные бумажные фигурки. Вот Вайдеман в бюро, за столом, на столе горит лампа, за окном нарисованная луна и стальные шляпки звезд, Вайдеман что-то пишет, наверное, очередную гениальную композицию по захвату Аляски или Афганистана, вот он бросает перо и потягивается, довольный. Картинка меняется, стены комнатки складываются, поворачиваются, снова распрямляются — теперь Вайдеман в подземелье, скармливает свои расчеты пневмомашине. Та похожа на скованного цепями дракона — ржавые жестяные крылья, нервный длинный хвост, дракон гнет шею, давится, глотает листки с расчетами, потом издает утробный, низкий, длинный рык — звук эхом катится под сводами пещеры. Вайдеман отступает, едва успев зажать руками уши, бумага, из которой вырезана его фигурка, трепещет, дрожит, но выдерживает, не рвется. Прочим актерам везет меньше — двое компонистов в крохотной комнатке дальше по коридору, два условных белых силуэта, словно вырезанные из согнутого пополам листка одним касанием ножниц, они съеживаются, мнутся, дымятся и вспыхивают желтым быстрым пламенем, сгорают как картонные спички. Вот бригада техников, марширующая в подвал ремонтировать усилитель — плоские цинковые фигурки, раскрашенные детской рукой — подхваченные невидимой огненной струей, они отлетают к прогнувшейся от удара фанерной стене, стекают по ней серебряными каплями, собираются лужицей на полу. Крохотные молоточки и гаечные ключики, булькая, погружаются в расплав. Дракон не унимается, он воет и визжит, стены шатаются от его рыка, сыплется мел и известь, наконец, падают камни и целые блоки. Они дырявят дракону его нежные перепончатые крылья, подвязанные рояльными струнами, как у авиетки. Затем рушится и сам свод пещеры, слой крашеного папье-маше рвется, падает, валится на дракона, ломает ему хребет. Дракон парализован, теперь он может лишь скрести когтями пол и скрежетать зубами.

Целлулоидный Вайдеман, пошатываясь, выбирается из пещеры — как все переменилось! Красные ватные облака сгрудились над сценой, за кулисами грохочет жестяной гром, с неба падают желтые картонные молнии и кучами скапливаются под ногами. Тут и там стоят застывшие в каталепсии фигурки, недвижные, как парковые статуи — они тоже слышали голос чудовища, и его вой заморозил им кровь в жилах. Вайдеман подходит к одной, к другой, тормошит своих друзей, бьет их по щекам, кричит им в уши, но все напрасно, они лишь молчат и слезы текут по их бледным бумажным лицам.

Вайдеман потрясен содеянным, он мечется в панике, он хочет спастись, спрятаться, но разве можно убежать со сцены во время спектакля? Тогда Вайдеман что-то шепчет на ухо одной из фигур, делает руками пассы и хлопает ее по бумажной спине — иди, расскажи остальным. Фигурка ковыляет прочь, движется боком, ее ноги гнутся в самых невероятных местах, но она идет, одушевленная вайдемановским приказом, несет его тайну, его словесный яд, обходит всех, касается своей обугленной головой каждого, приникает, передает, заражает. И с каждым следующим иудиным поцелуем Вайдеман, стоящий на просцениуме, делается все прозрачнее, невидимее, словно пропитывается маслом бумага или тает льдинка на луже. Наконец он воздевает слюдяные руки к близким небесам — свершилось! — и пропадает совсем, исчезает, проваливается в люк. А несчастные жители проклятой Богом деревни бредут восстанавливать свое порушенное капище, ворочать бумажными руками тяжелые камни, откапывать и лечить чудовище.

Закрывается черный пыльный занавес, стихает оркестр, снова разгорается газ в люстрах и Пауль пробирается меж кресел партера к выходу, наступая на чьи-то ноги, извиняясь, спеша домой, к жене, к Франке. Внезапно мерзкая картонная маска придвигается к его лицу, это бумажный Вайдеман слез со сцены, заступил дорогу — криво приклеенный парик, небрежно намалеванные глаза, из косого разреза рта торчит сигарета. Проснитесь! — требует он.