Филип Дик - Игроки с Титана (сборник)

– Вы сможете вернуть ее за полную стоимость, – пообещал Чилден.

– Благодарю. – Тагоми полегчало.

«Иногда следует пробовать что-нибудь новое, – решил он. – В этом нет ничего предосудительного, напротив, это признак мудрости, правильного понимания жизни».

– Вот это вас успокоит. – Чилден выложил серебряный треугольник, украшенный полыми шариками. Внизу вещица была темная, сверху – яркая, полная света.

– Спасибо, – поблагодарил Тагоми.

Доехав на веломобиле до Портсмут-сквер, маленького открытого парка на склоне холма над Керни-стрит и зданием полиции, Тагоми уселся на залитую солнцем скамью. По усыпанным гравием дорожкам в поисках корма семенили голуби. На скамейке дремали или читали газеты люди, смахивающие на бродяг. Некоторые спали прямо на траве.

Достав из кармана бумажный пакетик с этикеткой «Американских художественных ремесел», Тагоми посидел, держа его между ладоней и вбирая в себя солнечное тепло, затем открыл пакет и поднес покупку к глазам. Здесь, в спокойной, умиротворяющей обстановке, среди невысокой травы и дорожек для стариков, ему предстояло изучить серебряную загогулину.

Треугольник отражал полуденное солнце, точно зеркальце Джека Армстронга, игрушка для потребителей сухих завтраков. [115]

Или… Он решил проникнуть взглядом в глубину; для этого требовалось сосредоточиться, отрешиться. «Аум», как говорят брахманы… Может, на его ладони съежилось пятнышко, в котором заключено все сущее? Ведь есть и размер, и форма. Есть по крайней мере намек на них.

Тагоми пристально вглядывался в предмет.

«Придет ли ко мне то, что обещано Чилденом? Пять минут, десять… Буду сидеть, пока могу. Увы, время продает свои акции коротко. Так что же я держу на ладони, пока оно, время, у меня есть?»

«Прости, – мысленно обратился Тагоми к треугольнику. – На нас всегда давят обстоятельства, побуждают к действиям и спешке».

Он с сожалением решил вернуть вещицу в пакет.

«Последняя попытка. – Он опять сосредоточился на блестке посреди ладони. – Посмотреть глазами ребенка… имитируя невинность и веру. Как будто я на морском берегу, прижимаю к уху найденную ракушку. Только сейчас глаз вместо уха. Мир сосредоточился для меня в одном крошечном кусочке металла. Войди же в мою душу, войди и поведай, что произошло и какой в этом смысл. Мне нужно понимание и ничего кроме; мне нужна самая суть, ограниченная твоим малым объемом».

«Я прошу слишком многого, – упрекнул себя Тагоми. – А когда просишь слишком много, не получаешь ничего».

«Слушай, как же так? – про себя обратился он к треугольнику. – Помнится, продавец не скупился на посулы. А если встряхнуть тебя, как остановившиеся старые часы? Или как кости перед решающим броском? Очнется ли таящийся внутри бог? Может, он спит. Или пошел по своим делам… Пощекотать его смехом по примеру пророка Илии?» [116]

Тагоми хорошенько встряхнул в кулаке серебряный треугольник – «крикнул громче». И снова вгляделся.

«Ты пуста, маленькая безделушка».

Ругать ее? Пугать? Что толку…

– У меня иссякает терпение, – предупредил он тихо.

А потом что делать? Выбросить в канализацию? Дышать на нее, встряхивать и снова дышать? Добиться победы любой ценой?

Тагоми засмеялся: детские игры в парке на солнышке. Спектакль для прохожих. Он смущенно огляделся. Но никто не смотрел на него. Старики дремали на скамейках. Тагоми облегченно вздохнул.

«Я все испробовал, – сообразил он. – Уговаривал, созерцал, угрожал, философствовал. Найти еще способ? Но что я могу? Только сидеть и держать треугольник в руке. Он меня отвергает. Допустим, еще будет шанс… Или, как выразился У. С. Гилберт, “подобная возможность не подвернется вновь”? [117]

Похоже, так и будет. Я это чувствую. В детстве я думал, как ребенок. А теперь младенческое оставлено. [118]

Надо искать ответ в других царствах. Надо искать новые подходы к предмету.

Буду действовать по-научному. Системно. Подвергая доскональному анализу каждую попытку. Да поможет мне в этом классическая Аристотелева логика».

Он сунул палец в правое ухо, чтобы заглушить отдаленный шум города, и, словно раковину, крепко прижал серебряный треугольник к левому.

Тишина.

Нет даже рокота океанского прибоя, а по сути, отраженного шума пульсирующей крови. Значит, слух – не помощник.

Какое еще чувство может открыть тайну? Тагоми смежил веки и принялся ощупывать каждый миллиметр треугольника. И осязать бесполезно – пальцы ничего не сказали ему. Запах? Он поднес вещицу к носу. Слабый запах металла, и только. Тагоми положил треугольник на язык, покатал во рту, как леденец. Ничего, кроме холодка металла.

Нет, все-таки – зрение. Высшее по греческой шкале чувств.

Он вертел серебряный треугольник перед глазами так и этак.

«Что я должен увидеть? – спросил себя Тагоми. – Какова может быть награда за мучительно долгое созерцание? Где ключик к неподатливой истине, сокрытой в этой штуковине?»

– Сдавайся, – велел он треугольнику. – Выкладывай свою волшебную тайну.

«Точно лягушка, поднятая со дна пруда. Я держу ее в кулаке и велю рассказать, что таят темные воды. Но лягушка не в силах даже посмеяться надо мной – она тихо задохнулась, она стала камнем или глиной. Превратилась в безжизненное вещество, столь обыденное для ее загробного мира. Металл добыт из земли, – размышлял он, созерцая. – Снизу, из царства, что лежит в самой глубине. Царства троллей и сырых, не знающих света пещер. Из мира инь в его самом мрачном смысле. Из мира трупов, гниения и распада. Всего того, что рассыпалось, осело и накопилось слой за слоем. Из вечного и неизменного чертога духов, из времени-которое-было».

Но ведь серебряный треугольник поблескивал в солнечных лучах. Отражал свет.

«Огонь», – подумал Тагоми.

Нет, он не родня сырости и тьме. Тяжесть и усталость чужды ему; в нем пульсирует жизнь. Его стихия – эмпиреи, эфир. Как и полагается произведению искусства. Оно принадлежит к верхнему царству; оно – аспект яна. Да, это дело рук Художника, взявшего из темных, холодных недр минерал и превратившего его в лучезарную частицу неба.

Оживить мертвое. Заставить труп сверкать яркими красками. Прошлое переплавить в будущее…

«Чей ты? – задал Тагоми вопрос серебряному треугольнику. – Мертвого темного иня или светящегося живого яна?»

На ладони плясало отраженное солнце, било по глазам. Тагоми щурился, видя теперь только игру огня.

«Тело – инь, душа – ян. Металл и пламя соединились. Внешнее и внутреннее, микрокосм на моей ладони. Может, он рассказывает о космосе? О восхождении на небеса? О времени? Проникнуть в изменчивый мир света… Да! Вот оно! Эта вещь раскрыла свою душу: свет. И завладела моим вниманием – я не могу отвести глаз. Блеск ее поверхности завораживает, гипнотизирует…»