Эдуард Геворкян - Деревянные облака

– Слушай, а ты в нас не разочаровался? – спросил я. – Ты же мечтал, наверное, о будущем, нас какими-то представлял…

– Нет.

– Что – нет?

– Не до вас было мне, – отозвался Кузьма и заерзал.

– Осторожно, ты меня пинаешь!

– Извини! Мечтать, понимаешь, времени не было! Жили трудно, дома помогать надо, а я учиться хотел, рисовал неплохо… Ну а в колхозе не очень-то порисуешь! Потом война началась, стрелять надо было, а не мечтать. Мечтатели все больше стрелки на картах рисовали…

Кузьма говорил возбужденно, воздух действовал на него.

– Слушай, Миронов что-то хотел Прокешу передать, – вдруг перебил он себя. – У меня на бумажке записано, боялся забыть.

Он изогнулся и вытащил из кармана смятый листок.

– Так, что я написал?.. Ага, не обязательно, чтобы носителем зла была фиксированная информация. Можно модулировать традиционные нефиксированные структуры. Не только миф, но и любой передаваемый изустно текст может быть носителем черного логоса.

– Что это значит?

– А черт его… Постой, ну-ка останови!

Мы выбрались из кабины. Я с облегчением потянулся. Подошли манипуляторы Алана и Сергея.

– Почему стоим? – спросил Алан.

– Не спеши! Где станция наведения?

Алан пожал плечами. Романенко осмотрелся и уверенно ткнул пальцем в сторону еле видных отсюда невысоких строений.

– Значит, так, – продолжал Кузьма, – я и Арам идем прямо. Сергей через несколько минут обходит справа или слева, а ты, Алан, подберись поближе, заляг где-нибудь и жди.

– А я? – спросил Барток.

– Вы к жене собирались… – начал было Кузьма, но тут увидел лицо Бартока: – Извини, друг, глупость сказал. Ты давай с Сергеем, только у станции вылезешь и пешочком к ней, не торопясь.

– Дальше что? – хмуро спросил Алан.

Сергей тоже был мрачен, да и все мы чувствовали себя скверно. Вначале все было интересно, я бы даже сказал – весело. Мы вслепую садились, рискуя вдребезги расшибиться, и потом с шутками и прибаутками продирались сквозь джунгли, которые в любой миг могли обрушиться на нас клыками и когтями многочисленных ее кровожадных хозяев, – какое-то легкомыслие овладело нами. Постепенно запал первых минут иссяк, а потом, когда выяснилось, что Кузьма да и все прибывшие в спешке на орпек пассажиры «лайбы» ничего толком не видели, пришли сомнения.

Еще у строительной площадки Алан высказал мне свои сомнения. Любое выступление должно иметь конкретные цели, а какие здесь могут быть цели, несовместимые с общечеловеческими? Я предвкушал большой конфуз. Сомнения Алана мне казались оправданными. Ну, какие-то трения между Красной и Зеленой всегда были, но они упирались в экономические дисбалансы, в мелкие споры по поводу ресурсов и кадров.

Но когда мы нашли Никифора и перенесли его тело во времянку, завернув в большой кусок раппера, стало ясно, что шутки кончились, на планете дело нечисто. А я вообще мучился раскаянием. Вот они, События! Но зачем мне события, начавшиеся смертью юноши? Возможно, случайной смертью. Но слишком много случайных смертей за этот год!

Между тем Кузьма держал военный совет.

– Мы пойдем напрямик. Одновременно Сергей прорывается на станцию с противоположной стороны. Кристофер высаживается и ведет наблюдение. Если мы не проходим, то Алан подбирает Кристофера и отходит сюда, в степь, а потом назад, к «лайбе».

– А вы? – спросил Барток.

– Видно будет. Слушай, – обратился Кузьма к Алану, – на ту же полосу нельзя еще раз сесть?

– Такая посадка удается раз в жизни одному из тысячи, – кривя губы, сказал Алан. – Ни один водитель садиться без станции наведения в таких атмосферных потоках не имеет права.

– А на черта тогда водитель? – рассердился Лыков.

– На всякий случай. Если не сработает система ввода или срочно необходимо снять «лайбу» с орбиты. С орпека на орпек тоже вручную ведут.

Кузьма махнул рукой и полез в кабину. Я за ним. Непонятно, зачем Совету понадобилась станция наведения. Не проще ли связаться с местным управительством и выяснить, в чем дело? Если здесь беспорядки, то чем поможет станция связи? Ну, посадят еще пару-тройку «лайб», а что дальше?

Машину я вел медленно, а когда до станции оставалось километра полтора, Кузьма попросил остановиться.

Сергей сообщил, что станцию обошел, ничего подозрительного не заметил. Кузьма спросил, что он считает подозрительным. Сергей хмыкнул в ответ. Алан сказал, что он вообще ничего не видит.

– Тогда вперед на полной скорости! – скомандовал Кузьма. Территория станции огорожена невысоким сетчатым барьером, ворота раскрыты, на площадке три «лайбы». Рядом стоянка колесников местных линий, там всегда толпился народ – встречали, провожали, улетали… Никого!

Перед диспетчерской башней я круто развернул машину на задней лапе и выключил питание.

Кузьма выскочил и зигзагами побежал к входу. Я сказал Алану и Сергею, что мы уже на месте, вышел и спокойно пошел к Лыкову, прижавшемуся к стене у входа.

Кузьма делал мне рукой странные жесты, то ли предлагал ползти, то ли бежать. Я подошел к нему.

– А если бы тебя сверху? – грозно прошептал он.

– Кто? Чем? Никого здесь нет. Пошли. – И я двинулся внутрь.

Кузьма сплюнул и пошел за мной.

Лифт работал. Мы поднялись наверх, в застекленный ярус диспетчерских пультов. Вход в центральную пультовую открыт.

Кузьма заглянул туда и поманил меня пальцем. В помещении перед раскрытым кубом транспьютера сидел крупный мужчина и ковырялся в нем мигающим пробником. Кузьма вошел, пропустил меня и кашлянул.

Мужчина поднял голову и расплылся в улыбке:

– Привет, Арам! Рад тебя видеть! О, и Кузьма здесь? Здорово, ребята! Какими ветрами?

Миша Танеев…

Просыпаюсь от звуков непонятной речи…

Мне снилось тяжелое, низкое небо и деревянные облака. К облакам гвоздями прибиты веревки, длинные, донизу. На концах большие куски ваты. Бреду по наклонному дощатому полу, вата удушливо тычется в лицо, липнет, раскисает, превращается в холодную слизь. Сон повторяется, но теперь белые хлопья подвешены высоко, и с каждого комка вниз падают буквы, складываясь в имена: Валентина, Прокеш, Кузьма, Коробов, Римма… «Что это?» – хочу спросить я, но выдавливаю из горла лишь тихое сипение. «Это память!» – отвечает знакомый голос. Я оборачиваюсь, но за моей спиной никого нет, только трещины в полу растут, змеясь, расползаясь. Я кричу, бегу, спотыкаюсь, падаю.

Просыпаюсь от звуков непонятой речи.

События закружились вихрем, понеслись бешеным ветром, и воспоминания свились в клубок со многими концами. За какой ни потяну – вытягиваю одно и то же. Все прошло, и все вернулось.

Я стараюсь упорядочить происшедшее, но детали выпадают из памяти. Иногда вся картина высвечивается до последней черты, словно озаренная вспышкой. Но в основном это черно-белая графика. Канва. Контур. Линия. Вспышка – картина, вспышка – рисунок…