Аусиньш Эгерт - Дети серого ветра [СИ]

Дейвин зябко пошевелил плечами, но прерывать Белого не стал. А тот, усмехнувшись ему в лицо страшной волчьей усмешкой, произнес:

— А еще начали исчезать люди. Они просто пропадали — и больше их никто никогда не видел. Только в ночь переворота без вести пропали сотни левых и профсоюзных активистов. Ее потом назвали «Ночь карандашей». Особый интерес у хунты вызывала молодежь из политических организаций, участвующая в протестных акциях. Военные считали, что это поколение «потеряно», поэтому церемониться с ними не стоит. Участие в борьбе за проездной билет и членство в союзе школьников оказывались вполне основанием для смертного приговора, если так можно назвать пытки и убийство без суда и следствия. Приходили ночью или рано утром, в масках, в армейской форме без знаков различий или в спортивных костюмах. Подростков избивали на месте, не давая даже одеться, завязывали глаза и увозили.

Дейвин, еле дыша от накативших эмоций, перевел взгляд, полный отчаяния, на Глюка. Она в ответ усмехнулась и отвернулась к окну.

— Что было дальше, Георгий? — сдавленно спросил граф.

— А дальше все было закономерно, — Белый пожал плечами, разворачивая тезис. — В восемьдесят втором году господам аргентинским офицерам наваляли британцы. По вполне очевидной причине: доблестная армия, расслабившись на войне с безоружными, попыталась протянуть ручонки к чужой земле. У Британии рядом с Аргентиной были территории… Ну как территории — небольшие острова. За них Британия цапалась еще с Испанией, когда Аргентины не было, а были испанские земли — даже не в Америках, а в новых Индиях, как Америки называли до переименования. То есть острова эти — собственность доминиона давно и привычно. Ну и когда бравые вояки решили, что им не слабо отгрызть чужой кусок себе, Британия им быстро объяснила, всего-то за два с половиной месяца, чьи в лесу шишки. Счет убитыми со стороны доминиона оказался меньше раза в три, не считая тысячи пленными, потерянными тоже Аргентиной. В общем, позорище вышло то еще. Хунта обгадилась по полной. Следующей весной после начала позорного цирка на Фолклендах президенту, поставленному генералами, пришлось объявлять отставку и новые выборы. А новый президент, — что характерно, выбранный свободно, — объявил расследование преступлений военной диктатуры, что до него никто не делал, потому что это ворон ворону, как известно, глаз не выклюет. А президент не диктатор, ему можно и по закону жить и править.

— И что по закону? — безжизненным голосом осведомился граф.

Белый, глядя в окно, скучно сказал:

— После смены правительства по поручению президента Рауля Альфонсина создали национальную комиссию по делу о массовом исчезновении людей, которую возглавил не простой рядовой штатский, а известный аргентинский писатель. Сабато. Вроде бы он Эрнесто, но точно не скажу. Расследование шло два года, насчитали тридцать тысяч только доказанно убитых без суда и следствия. По итогам Сабато опубликовал доклад под названием «Никогда больше» — и все затихло. На гребаных двадцать лет. В две тысячи десятом году начались наконец судебные процессы. В июле две тысячи двенадцатого года бывшие правители страны Видела и Биньоне были признаны виновными в организации похищения детей у женщин-политзаключенных. Установили, что по их приказу десятки матерей были насильственно лишены детей. Их потом отдавали в другие семьи, чаще всего офицерские, а матерей убивали. Таких потерянных детей по данным на две тысячи двадцатый год было около пятиста, что ли. Видела и Биньоне в возрасте за восемьдесят годиков получили совокупные сроки соответственно пятьдесят и тридцать лет, но, ясен пень, не досидели. Видела умер в тюрьме в тринадцатом году. Непосредственный организатор «Ночи карандашей», полицейский генерал, имя не упомню, извини, получил свои двадцать пять лет строгого режима еще в восьмидесятые, по свежим следам, но был помилован четыре года спустя и умер от рака в девяностых. Вот и вся история грязной войны.

— Мы для вас этим выглядели, да? — вздохнул Дейвин.

— Примерно этим, да, — откомментировал Перец. — Только, как тебе объяснить… Ну как если бы хунта и монтаньерос, так называлась оппозиция, решили выяснять отношения на чужой территории, репрессируя не своих, а чужое население.

— Чужое? — удивленно переспросил Дейвин.

— Со своими так себя не ведут. Хотя-а-а-а… — Перец почесал бровь, — ну да, Испания, инквизиционные процессы и прочее. Но и там больше доставалось евреям и морискам, старых христиан не трогали, если только в доносе не писали совсем уж явную приверженность ереси. По вашему уровню, извини, развития, это вроде и логично, но все равно отношение видно. Мы стали полем боя ваших политических партий. Алиса была права, говоря, что вам нужны в основном торговые пути, а остальное — так, нечаянный бонус. Хотя и очень полезный.

— Можно подумать, она вам своя, — хмыкнул Дейвин. — Воспитанница сайхов, маг с послужным списком, от которого мне не по себе, гражданка трех миров…

— И что? — резко спросила Глюк.

Дейвин осекся.

— Ты продолжай, продолжай, — добродушно проговорил Валентин. — Уроженка Петербурга, девочка с Васильевского острова, автор Манифеста Убитого Города — кстати, кем убитого, не напомнишь? Нет? Ну ладно, потом вспомнишь. А еще вдова ликвидатора аварии, тоже питерца. По ходу, между ее первым возвращением из-за звезд и вашим, кхм, творческим подходом к хозяйствованию в крае прошло около пятнадцати лет. И что-то за все это время ей не пришла в голову ни одна идея, похожая на то, что за ней числится как за лидером Сопротивления. Ни на какие мысли не наводит, нет?

— Я сам знаю, что кроме нас виноватых в случившемся нет, — мрачно ответил Дейвин. — Но она от этого магессой и всем прочим быть не перестает.

— Ведьмак, остановись, — произнес Валькирыч. — Прекрати говорить и подумай еще раз. Не как сааланец подумай, а как человек дороги.

Граф насторожился:

— Я чего-то не вижу?

— Да, — тяжело уронил сержант клуба. — Ты только что отказал человеку в том, что сам для себя вообще-то считаешь значимым.

— Не понимаю. Или не замечаю, — признался да Айгит.

— Мужик, — с терпеливой нежностью сказала Марго. — Погляди в зеркало. Там ты увидишь человека, который попросил своего сюзерена освободить его от клятвы, чтобы оказаться там и с теми, где и с кем он хочет быть. И этот же самый, сука, человек походя назначает другому человеку принадлежность, родство и образ жизни, прикинь? Самому не смешно, а?

Дейвин почувствовал, как его кожу и грудь начинает жечь.

— Не смешно, — выдавил он, опуская голову. — Стыдно.

— Это хорошо, что стыдно, — не спеша сказал Валентин. — Значит, не совсем дурак.