Яна Завацкая - Рассвет 2.0

— Вы должны. Освободить. Заложников. Снаружи ждет… группа медиков, передайте детей. Им.

Голос Бинха был ровным, но все время прерывался. То ли плохая связь — что абсурдно, конечно, изображение-то было прекрасным. То ли, и это вероятнее всего, с ним уже что-то сделали. Подвесили, например, за пальцы. Фантазия у этих тварей богатая.

В моем наушнике послышались вопли. Один из «защитников свободы» кричал, что эта сволочь хочет уничтожить его родину. Что это упырь, а ты, Зденка, с ним церемонишься. На экране ничего было не разобрать. Мелькали какие-то руки, потом приблизилось лицо Тредер.

— Не развязывайте! Что вы делаете?

— Да я убью эту тварь косоглазую!

— Это не в ваших интересах, — послышался задыхающийся голос Бинха.

— Стойте! — металлический звон в голосе Тредер.

— Обезьяна желтож..ая! Ублюдок!

Потом экран взорвался — словно изнутри его залила жидкость, ярко-красная, густая, изображение погасло. Мы слышали только голоса — камера все еще продолжала работать.

— В сторону! — это Тредер, кричит в ужасе. — Кому говорят! В сторону! Убью, сволочь!

Звук выстрела.

— Мы тебе не позволим с этой тварью цацкаться!

— Говорил, бабы — дуры!

— Да это ты дурак…

И голос Бинха, слабый, почти шепот, по-немецки.

— Tut mir leid. Das war nicht mein Plan 22 22 Извини. Я этого не хотел. .

И оглушительный треск. В нашей форме столько всего нашпиговано — если бы обранци поумнее были, они бы первым делом форму с заложника сняли.

И я понимаю, что на этот раз — все.

Конец войны. Мне хочется думать, что этот взрыв был вообще последним в войне — хотя, конечно, это не так, где-то редкие взрывы раздавались еще лет двадцать. Но это был уже все-таки конец войны, и мне было позволено передать дела заместителю.

Карина пробила. Она была хорошим военным психологом. Она была и дальше занята переговорами с оставшимися уродами — но позаботилась обо мне. Я просидела три дня в комнате, не раздеваясь, не меняя позы — почему-то думалось, что если я лягу, случится что-то страшное. Хотя все страшное в моей жизни уже случилось. Куда уж хуже-то? Я не могла снять одежду, он касался ее в последнее утро. Не могла мыть руки, он гладил мои руки еще за завтраком. Никакой особой жажды и голода я не чувствовала. Мне казалось, что он еще здесь, но каждая секунда как бы смывает его из моей жизни, уничтожает те остатки, которые еще, наверное… как-то живы?

Каким-то непостижимым образом он продолжал жить. Оказывается, мы многого не знаем о вот этом состоянии смерти. На самом деле каким-то образом мертвые еще живы, и надо только не дышать, не есть, не пить, чтобы не спугнуть эту тлеющую искорку.

На самом деле это был бред, рождаемый больным мозгом. На третий день меня нашли, отвезли в больницу, поставили капельницу. Я не сопротивлялась, мне было все равно.

Думаю, я слабый человек. Если бы погибла я, Бинх, наверное, с сухими глазами встал бы и пошел работать. И никто не знал бы, что происходит у него внутри.

А может, и нет. Не знаю.

Я даже не поняла, что он убит, хотя кровь залила камеру, хотя мы услышали взрыв. Когда все молча встали. Я не встала, не поняла — зачем это надо. Продолжала сидеть, на меня никто не смотрел. Все стояли и молчали. Потом Кристина вывела меня оттуда.

Я пришла в себя недели через две. Или три, не знаю. Тогда мне уже рассказали, как все это было. От Бинха остались буквально клочки, и от Тредер тоже. Микрограната, вшивается в манжету или воротник, пять сантиметров в диаметре, но убойная сила — мама дорогая. Очевидно, Бинх действительно планировал поменять заложников на себя и сопровождать весь процесс, пока требования банды удовлетворят, Прагу оцепят, выведут войска, поставят кордон и так далее. Он был готов и к тому, что убьют — потом, в итоге всего. Хотя, конечно, надеялся выкрутиться.

Но получилось иначе. Тредер своих мужиков не контролировала. Увидев ненавистную «узкоглазую обезьяну», про которую ходили страшные легенды — они, возможно, пьяные или обкуренные, решили тут же с Бинхом и расправиться. Поняв, что ему не выжить, раненый уже, он перешел на план Б и задействовал микрогранату. По крайней мере, он уничтожил Тредер.

Размена неравноценная, но операцию он спас. Спас всех заложников. Все получилось достаточно просто: после смерти Тредер «обранци» тупо потребовали заправленный вертолет, запасы продовольствия и оружие. Тогда ходили слухи, что на Балеарах, к примеру, собираются какие-то партизанские отряды — собственно, отчасти это было правдой, а на Ибице вообще потом организовали Индзону, как раз вроде той, что собирались сделать в Праге.

Все требуемое им доставили в тот же день, вертолет посадили перед домом, там, где только сегодня Чон Юнг Бинх шел в свой последний путь. Обранцы вместе с заложниками, держа тех под прицелом, вышли из здания. Погрузились в машину, пилот у них был, и улетели, а несчастных, травмированных детей и взрослых тут же перехватили медики СТК.

Вот только вышла незадача, и где-то над Испанией вертолет был сбит местной ПВО. До сих пор понятия не имею, санкционировал ли кто-то этот удар, или же это была случайность. Честно говоря, меня это и не очень интересует. Никто из бандитов не выжил.

Со мной долго возились психологи. Лекарства помогли, реактивный психоз — так это называлось, был снят. Не помню, кто из врачей произнес:

— Но ведь у вас же может быть ребенок от него. Вы же подготовились к этому?

Помню, как я лежала в темноте и думала только о том, что поеду в Ленинград, в институт ЭКО, и что теперь у меня будет ребенок. Сын или дочь, с темными узкими, наверное, как у Бинха глазами. Маленький полукореец. Я думала только об этом, и мне становилось легче. Не то, что боль проходила — она вообще стала постоянной, давящей, как саркофаг, и с тех пор я жила в этом саркофаге, с сознанием, что его не открыть никогда, что Бинх никогда не вернется. Она не прошла, я только научилась и привыкла с ней жить. Возможно, Бинх вообще привык к этому с детства, ведь он еще тогда потерял родителей.

Но если не концентрироваться на боли, а думать, вот например, о ребенке, то уже можно жить, дышать, есть.

Я думала об этом, и тут в темноте рядом со мной возникла стройная, такая знакомая фигура. Бинх сел рядом со мной на кровать. Я не могла его коснуться, но он был здесь.

— У тебя Роте Вахе, — сказал он, — тебе нужно закончить дела. Никто за тебя этого не сделает.

— А ребенок? — спросила я.

— Успеется. Сейчас такая медицина, что… успеется.

— Ты разве не хочешь ребенка? Ты ведь сам просил сделать эту закладку.

— Хочу, очень хочу. Я и жить хотел вообще-то, знаешь.

— А если меня тоже убьют?

— Значит, не судьба, — ответил он спокойно. И я поняла, что мне нужно делать. Что сделал бы он сам, и чего хотел бы, наверное, от меня.