Яна Завацкая - Рассвет 2.0

— Иногда я жалею, что теперь уже не принято курить никотин, — произнес Костя и вылил себе остатки вина в бокал. Залпом выпил.

— Брось. Ничего хорошего в никотине нет. Наши предки употребляли его, потому что были отчуждены от себя, от своей жизни, от своего труда, не имели контроля над собой, и дурные привычки давали хоть какую-то возможность расслабиться. Конечно, и алкоголь…

— Да кончай морали читать, салвер. Сам знаю.

— Костя, — тихо спросил я, — объясни, пожалуйста, мы же друзья. Что у вас с Марси происходит? Я же вижу, что-то не так.

Костя залпом допил вино.

— Что происходит… Знаешь, жить с больным человеком — это испытание. Это не так-то просто. Все думают, ну и что, она же проходит лечение, ей помогают. Но ты же видишь, и это еще только верхушка айсберга. Иногда это невыносимо… Ты еще не знаешь, какие сцены у нас бывают. Уже ведь все было — молчание целыми днями, истерики, швыряние тарелками, причем в меня.

— Ты ее любишь? — спросил я. Марсела — дикая истеричка, швыряется тарелками? Нет, ну это она должна быть совсем больной…

Костя пожал плечами.

— Люблю, конечно, но это тяжело. Поверь, мне очень нелегко. Я не знаю, сколько еще выдержу.

— Но может, тогда не надо выдерживать? Если большой любви уже нет… мы не в средние века живем, Марсела без тебя не пропадет, детей нет. Жить с человеком, если любви уже нет, если вы друг друга только мучаете…

Костя тяжело вздохнул.

— Как у тебя все просто! А ты понимаешь, что она намертво прилипла ко мне? У нее болезненная привязанность, с самого начала так было. Латиноамериканские страсти! Брось я ее сейчас — и будет рецидив. Меня ее терапевт предупредил. Что надо дождаться хотя бы какого-то улучшения… Это заколдованный круг просто, и чувствую, что я в итоге и сам попаду в психушку. Но бросить ее… не знаю. У нее ведь, кроме меня, никого нет. В последнее время ни одной подруги, никого. Кому она нужна такая? Родители далеко, да и что там родители…

Он сидел с бокалом в руке, уставившись в землю, ссутулив красивые мощные плечи. Я подумал, как мало знаю своих друзей. Никогда не заподозрил бы в Косте такого мужества и постоянства — в юности он менял девчонок как перчатки, на нем многие висли, но длились эти романы всегда недолго, да и по поводу чьих-то разбитых сердец и привязанностей он не сокрушался… Только с Марселой, кажется, остепенился — но ведь и с ней они раньше зажигали, были одинаково веселыми, счастливыми, легкими.

Болезнь, подумал я, это тяжелая психическая болезнь. И в наше время никто не гарантирован от заболевания, и лечить это все еще сложно. Но с другой стороны, Марсела если и страдает депрессией, то сейчас она не в острой фазе, она ест, иногда смеется, даже танцует.

Я должен помочь ей. Помочь им. Вообще зря она ушла к Косте, все-таки лучше мне было оказаться с ней рядом в этот сложный момент.

Потому что я люблю ее и такой. Костя… он, видимо, не может понять, что происходит, воспитывает ее. А я бы только помогал. Я бы все делал для нее. И пусть она даже швыряется в меня тарелками. Пусть истерит. Ну и что, ведь это Марси. Я бы все бросил и жил ради нее.

Так, кажется, у меня у самого начинается болезненная, ненормальная привязанность.

Работа — понятие безразмерное. Это Служба регламентирована тремя часами в день (а раньше было четыре часа, а совсем давно целых шесть!) А вот работой можно заниматься сколько угодно, хоть сутками — в результате армия психотерапевтов занята лечением коммунаров с синдромом выгорания… Но пока я никаких признаков не ощущал. Моя работа была крайне увлекательной.

И занимался я ею все десять, одиннадцать или даже четырнадцать часов в день.

Она включала, конечно, обязаловку — нужно было проходить курсы в исторической академии, и я продвигался вперед очень быстро. Все остальное время я был занят восстановлением событий в ГСО — мне хотелось четко понять, что там происходило.

Я почти не встречался с Кэдзуко, зато мы нередко обедали вместе с Евой. Ева отрабатывала в музее или архиве ежедневно по три часа, а потом шла заниматься своими увлечениями — танцами и цветоводством. У нее был собственный участок в садовом комплексе, где она даже поставила небольшой домик для ночевок, домик, утопающий в цветах. Еще Ева занималась бисерной вышивкой и патчворком. Даже увлечения у нее были эстетичные. Каждый раз она приглашала меня посмотреть танцы или прогуляться по цветочным садам, но я отказывался — и времени нет, и возникало опасение, что Ева может воспринять мое согласие не совсем правильно.

Мы мало говорили о предмете нашего изучения. Ева относилась к ГСО, на мой взгляд, странно.

— Если честно, копаться во всем этом не очень-то приятно. Смерти, крысы, голод, разборки постоянные… хоть бы они между собой не цапались, а так — непонятно, чем вообще были лучше окружающих. Я стараюсь концентрироваться на позитивных аспектах.

Через некоторое время я понял, что знаю о ГСО больше, чем Ева. Это было неправильно — ведь это Служба для нее, она профессионал. Но нельзя сказать, что Ева не приносила пользы — она бойко проводила экскурсии, занималась каталогизацией архивных документов, еще у них, историков, была тысяча неведомых мне дел.

Просто это ее и в самом деле мало интересовало. Три часа в день — и до свидания.

Если она задерживалась, то лишь для того, чтобы пообедать со мной. Мы болтали о том, о сем, Ева вытягивала из меня медицинские советы, иногда плавно переходя на психологию и даже сексологию, в которой я не силен.

— Ева, я же обычный салвер-спасатель. У меня стаж в основном в Патруле и на Церере, ну еще я в пансионате работал, там гериатрия. В психологии я разбираюсь на уровне общемедицинского образования.

Пару раз я сталкивался в музее с Костей. Меня это удивляло, но оказалось, что они знакомы с Евой, и он помогает ей с технической частью. Они в музее делают интерактивку — визуализируют в трехмерной проекции некоторых персонажей из прошлого. Такие интерактивные композиции есть во всех уважающих себя музеях, пора уже и в Кузине создать такую. Я об этом слышал от Никиты, но сам он не занимался этим проектом, всецело посвятив себя экономической истории. Участвовали три человека, которые занимались именно ГСО, включая и Еву. Ну а Костя помогал с программированием. Конечно, у него тоже вроде бы другая специальность, но создание виртуальных персов — область, которой он когда-то увлекался. Костя вообще энциклопедичен, не удивлюсь, если он даже в сексологии разбирается.

Но я почти ни с кем не общался — лишь по рабочим вопросам и иногда с Евой. И по большей части работал дома.

Вся моя комната была завалена распечатками, фотокопиями, схемами, ибуками, а на свободной стене я развесил карточки с именами и фотками (если были) бойцов ГСО, заполняя их сведениями, которые удавалось выкопать. Иногда я просто сидел перед этой стеной, вглядываясь в лица и строчки. Я расположил карточки по ротам и взводам, взяв определенный временной срез Второго периода, когда ГСО была наиболее многочисленной, но еще не слилась с заводской коммуной. Ворон и Иволга наверху. Четверо ротных — Спартак, Принц, Лао-ху и Кавказ. Последнего как раз расстреляли чуть позже. Что отличало его от остальных? Высокий, крепкий, лысый мужик. По биографии — вроде ничто не отличало. Дальше — командиры взводов и рядовые бойцы. Но вот Маус была командиром взвода, но однако ее связь (какая именно связь — любовная? Или просто дружеская? Сведения противоречивые) с самим Вороном может многое означать. Я протянул по стене красную стрелку между Маус и Вороном. Над головами расстрелянных приклеил черные крестики. В основном репрессированы были бойцы четвертой роты, то есть роты Кавказа.