Яна Завацкая - Рассвет 2.0

Валькирия на часах-ходиках вздрогнула, повернулась, маятник стал гулко отбивать время.

— Вам не позавидуешь, — посочувствовала я, — точнее, нам. Неудивительно, что на подобном фоне возникают контрреволюционные организации. Об этом, собственно, мы и собирались поговорить…

Я изложила проблему. Маркус слушал внимательно, кивая время от времени. Террористическая группа или сеть, которой мы присвоили кодовое имя «Шербен» — «Осколки», безусловно имела поддержку среди обычных граждан. И теперь я понимала, почему.

— Ты говоришь, террористы, — заметил Маркус, — но ведь обычно террористы громко афишируют свои деяния. В этом суть теракта — нагнать как можно больше страху. А у этих нет названия, нет лица… мы им сами придумали название. Нет программы. Хотя какая может быть программа — СТК уже слишком силен, всем понятно, что это — всерьез и надолго, а наверное, и навсегда. Действия отчаявшихся.

— Мы думали об этом, конечно. Наши аналитики все это жевали. Вероятно, цель «Шербен» — не создать атмосферу ужаса, вообще — не добиться чего-то. А расширить свою сеть, вовлечь в нее все больше бойцов, готовых на все. Но вернемся к нашей идее. Итак, мы внедряем своих агентов во все подозрительные места, да и везде, где можно. Но у нас мало людей, на вес золота. Если мы подключим твоих пропагандистов — присматривать, собирать информацию…

— Не вопрос! — ответил бодро Маркус, — думаю, они согласятся. Почему бы и нет.

Мы стали обсуждать детали. У меня на тот момент в Карлсруэ работало более двухсот агентов. И да, этого не хватало. Кадровых КБР-овцев из них — сорок два человека, и вот каждому из них я намеревалась дать группу пропагандистов, молодых людей — местных или спецов из СТК с дополнительной функцией; моим агентам следовало координировать сообщения этих низовых наблюдателей. Подчиненные Маркуса занимались чтением лекций по обществоведению, вели кружки и группы и организовывали праздники и развлекательно-спортивные мероприятия. Пропагандисты были близки к народу, часто имели некоторый авторитет, и отследить, хотя бы отметить подозрительных личностей им было проще, чем моим агентам.

Маркус с энтузиазмом согласился помогать, мы наметили планы. Потом он предложил мне кофе, и я согласилась, хотя по-хорошему мне хотелось есть — ничего не ела с утра. Я хрумкала печенье, запивала растворимым напитком, и мы беседовали о том, о сем, под бой старинных ходиков. Странная штука — наверное, фамильная реликвия какого-то из чиновников, сидевших здесь. Я когда-то вытирала пыль с похожих часов, когда работала экономкой в особняке Гольденбергов. Пыли на них много скапливается, во всех этих завитушках, и никакой робот с уборкой не справится. Мы сейчас привыкли к прямым углам и закругленным линиям — чтобы удобнее избавляться от пыли, меньше времени тратить на ерунду или вообще автоматизировать уборку. Но у них ведь были горничные, экономки и прочая прислуга — им зачем ограничивать полет ремесленной фантазии?

В целом Маркус тогда произвел на меня очень приятное впечатление.

Я проснулся от грохота посуды — похоже, кто-то уронил на пол стопку тарелок. Жужжал коквинер, готовя что-то грандиозное, лилась вода в душе. Все как обычно…

Ничего, сказал я себе, еще три дня. Мы пойдем к Динке, и ситуация как-то разрешится. Их куда-нибудь пристроят. Ну на худой конец есть же центры социальной реабилитации, это тоже вариант. Там служить не надо, обеспечение и так дают. По крайней мере, там они перекантуются месяцев шесть, а дальше могут продолжать жить той же вольной жизнью, как привыкли…

Эта мысль показалась мне свежей, и я, закрыв глаза, слазил в комм, поискать информацию по таким центрам. Было их мало — да и то, многим ли людям сегодня требуется вот именно социальная реабилитация? В основном, психически больным после лечения. Но на Уральской Дуге такой интернат имелся, в Свердловске. Перед моим внутренним оком — разворачивались светлые оригинальной формы корпуса на окраине города, среди лесов. Отдельный крытый стадион, маленький спорткомплекс — ничего себе. Все это было похоже на какой-нибудь дом отдыха — я увидел группу на лошадях, верховая прогулка по лесу. Пациенты были никак не отличимы от посетителей. Я посмотрел типовую комнату — просторное помещение, почти как вся моя квартира целиком, но вроде студии. Коквинер, приятный дизайн. В общем, ничем не отличается от какой-нибудь обычной квартиры.

Распорядок. Предлагаются занятия спортом, искусством и различными хобби по желанию. Обязанности такой нет. Обязательна только работа с психологом, час в день, иногда групповая терапия. Остальное время пациенты проводят, где и как хотят.

По-моему, идеально. Я открыл глаза. Не вижу ни малейших причин, почему Ерш должен отказаться. И ведь из реа-центра его никто не погонит непременно где-то служить — там помогают, а не заставляют. Помогают найти наиболее интересное, приемлемое место Службы.

В конце концов, можно там пожить полгода, а потом опять перейти на такое вот нелегальное положение.

Я встал. Тренироваться не было ни малейшего желания, я немного поборолся с ленью, лень победила. В душе по-прежнему шумела вода. Я натянул треники и турнирку, в трусах сидеть как-то не очень удобно.

Мысли в голове ворочались вяло. Я почитал учебник по неолиту. Потом сам собой как-то переключился на ГСО. Вот ведь штука — если бы не все эти помехи вокруг, я бы готов был сидеть над этим целыми днями и ночами. Но кругом столько людей, и всем что-то нужно, и все время что-то происходит, и в результате каждый раз надо погружаться в тему заново. Как бы восстанавливать по крупицам, по кусочкам все, что прожили бойцы ГСО.

Я посмотрел на стену. Многих я знал уже не только в лицо, по имени и позывному, но мог бы рассказать всю их биографию. Как они пришли в ГСО, что делали до того, как служили…

Вот, например, Айфон. Настоящее его имя — Игорь Ахметов, он то ли полукровка, то ли казах с русским именем. Выглядел именно как казах — сохранилась нечеткая фотка. Лет примерно 25—30. До ГСО работал на заводе, потом была смутная история — вроде бы его ограбили и избили бандиты, но не сходится здесь то, что отобрали уж очень много, слишком много барахла для простого станочника. После избиения он долго лежал, рабочее место, как водится, потерял. В это время как раз ГСО пошла на подъем, стала известна в городе — и он вступил туда вместе со своим безработным другом, китайцем — вот и лицо этого китайца, Ю Чжана, в ГСО его звали Лон. Ахметов, как и Лон, попал в четвертую роту. Позывной выбрал Айфон: так назывались в старые времена предшественники коммов — мобильные телефоны.

Дальше начинались предположения, которые я не мог доказать. Две из тех женщин, дневники которых я читал, прямо обвиняли его в изнасилованиях. Оснований им не верить вроде бы нет. Одна из них прямо писала, что Айфон, как и Кавказ, командир четвертой, не переносил на дух Воронкова. То есть с Вороном они скорее враждовали. Кто был прав, кто виноват в этой вражде? Не знаю. Но если в ГСО были изнасилования, то им наверняка попустительствовал Айфон. Потом Ворон приказал его расстрелять в числе других… Только за изнасилования или еще за что-то?