Яна Завацкая - Рассвет 2.0

И вот по этому поводу 4 сентября …го года я отправилась в Карлсруэ. Этот некогда заштатный город после Большой Войны неожиданно превратился в крупный торговый и туристический центр, уровня Мюнхена и как бы даже не крупнее. Там осталось мало старинных зданий — еще после Второй мировой — но после Третьей понастроили множество современных аттракционов, отметился там знаменитый послевоенный постмодерн-архитектор Бренгель, город расширился, оброс гроздьями спальных районов, и на тот момент в нем проживало два миллиона человек. Жили они относительно благополучно, это был один из центров Федерации, и контрреволюционные настроения возникали вполне естественно.

Совет Округа, руководящий всеми советами данной области Германии, располагался в современном здании бывшего городского управления — цоколь весь в колоннах и стеклянных проемах, и над ним — три инопланетных гигантских «яйца» из белой пены, покрытых ячейками.

Войти можно было прямо в лифт который двигался сначала по горизонтали сквозь цоколь, а затем возносил желающих на нужную высоту в нужном «яйце». Опасная в смысле терактов конструкция. Я поднялась на шестой этаж третьего корпуса, где располагалась Идеологическая комиссия Совета. Здесь мне предстояло встретиться с председателем этой Комиссии геноссе 17 17 Товарищем (нем) Маркусом Штерном.

Я осмотрелась в переговорной комнате — она была выбрана из-за большей защищенности от прослушки; раньше здесь сидели чиновники Федерации, и устроены они были очень неплохо. Современные рабочие кресла с раскрывающимися прозрачными мониторами у подлокотника, с обручами-шлемами и виртуальными перчатками. Мини-бар — сейчас, конечно, пустой — возле каждого места. Голографическая карта Европы на стене. Диссонансом — старинные ходики красного дерева, с уютным стуком маятника, с резной фигуркой валькирии наверху. Я села в одно из кресел и задумалась.

С утра я побывала по приглашению местного отделения партии в бывшем Дворце Развлечений Карлсруэ, который теперь спешно переделывали в Дом Реабилитации. Бывшие бассейны, сенсорные залы и массажные кабинеты пригодились для реабилитационной физкультуры, психологи из Северной Германии (немецкого СТК) работали здесь во множестве с теми, кто впал в депрессию после отмены психоэффекторов. Кроме депрессии, встречались судороги, хронические боли, словом, психический эффект был тяжелым. И постиг он большинство взрослых людей. Но меня интересовали не медико-психологические аспекты реабилитации наркотизированного населения. Помимо прочего, в Доме Реабилитации был один из крупных трудовых коллективов. В Карлсруэ немного промышленности, меньше, чем в среднем по Федерации, и большинство наших классовых союзников были заняты в сфере услуг или торговли. В Доме работали четыре сотни человек — не все те же, конечно, что и до преобразования. Например, в Доме появилось множество медсестер, но зато исчезли дамы легкомысленной профессии. Кроме медицинских работников, психологов, здесь были и повара, и уборщицы, и ремонтники-кибертехники, и грузчики, и шоферы… И вот с этими людьми я решила встретиться. Местный комитет партии утверждал, что в Доме есть относительно сильная ячейка, да и вообще настроение лучше среднего.

Но «сильная ячейка» состояла из пяти коммунистов, да и то двое — из Рура, то есть приезжие из СТК. Все они занимали места в совете предприятия. Вели после работы — рабочий день сразу же был сокращен до 6-часовой нормы СТК — курсы обществоведения, попутно обучая желающих основам самоуправления. Вот только явка на таких курсах составляла 5—6 человек в день.

Я поговорила с коммунистами и пошла наверх, в залы, где персонал непосредственно работал с пациентами. В одном из отделений как раз собрались работницы, человек двадцать, и с ними я решила побеседовать. Спрашивала, как у них дела, что не устраивает, что они хотели бы изменить. Но разговор не получался, женщины отводили глаза и что-то мямлили. Во мне видели непонятное начальство. А под конец ко мне приблизилась невысокая женщина с блестящими синими глазами и произнесла страстно:

— Вы думаете, у вас получится нас подчинить? Ничего у вас не выйдет!

— У кого — у нас? — заинтересовалась я. Женщина, судя по бейджику, была массажисткой. Наверное, работала здесь и раньше. На бейджике стояло и имя — Аннелиза.

— У вас, коммуняк. Не думайте, что вы из нас сделаете покорное стадо! Мы не бараны. У нас была демократия.

Я смотрела на нее и не знала, что сказать. Человек, работающий с последствиями психоэффекторов. Сама наверняка испытала последствия отмены на себе — впрочем, многие переносили отмену более-менее спокойно. Казалось бы, что может быть хуже этого — когда власть и деньги имущие вторгаются даже не в жизнь твою — а в мозг, в психику? И тут она произнесла нечто еще более поразительное.

— Вы хотите промыть нам мозги? Не получится. У нас своя голова на плечах есть.

— Своя голова? — не выдержала я. — У вас и всех ваших пациентов, всех, кто даже покупку не мог сделать без химической стимуляции? Это вы называете нормальной жизнью, демократией?

— А зачем вы отменили Игру? — вступила другая работница, темноволосая. Остальные загалдели.

— Мы все болели за наши команды…

— Это и есть демократия! Ты сам выбираешь, за кого болеть! А у вас вообще нет Игры…

— И партия у вас только одна.

Здесь надо напомнить тем, кто подзабыл исторические реалии, — в поздней Федерации буржуазная демократия осуществлялась через Игру. Флаг-Турнир — на полигоне сражались две команды, задачей каждой было — поставить на высотке свой флаг и не допустить до этого противника. Команды формировались политическими партиями в зависимости от их финансовых возможностей — покупались сильные игроки, хорошие тренеры, оборудование. Свою команду каждый мог поддержать, покупая фан-товары, внося пожертвования. Каждый житель Федерации был болельщиком, и именно это создавало «демократический процесс», точнее, его видимость.

— У вас теперь будет не игра, — ответила я, — а реальная жизнь. В которой вы сами будете определять, как жить и работать.

Возражать дальше они не стали, потому что споры со мной, представителем страшной РВ, не входили в их жизненные планы. Но впечатление все это на меня произвело очень тягостное. Я сидела, провалившись в удобное кресло, и думала о том, что для всех этих людей — ну хорошо, пусть не для всех, но для многих — мы просто захватчики, которые изменили привычный им образ жизни. Жизнь, которая им так или иначе нравилась, которая их устраивала. Пусть нам она кажется ужасающей — наркотизация, сведение психики в точку — но им-то было хорошо. Они заботливо украшали свои съемные квартирки, копили на отпуск — полежать на переполненном пляже и поплавать в теплой воде среди кучи других потных тел, поглядеть на кривляния аниматоров под бессмысленную громкую музыку. Выращивали лучок на подоконнике, ходили на работу, летними вечерами жарили сардельки на гриле. Никто не помешает им, разумеется, и дальше заниматься тем же самым. Но сейчас им кажется, что все, жизнь кончена, пришли злобные коммуняки и пытаются их поработить. Действие психоэффекторов прошло, а пропаганду из головы так просто не вытряхнешь. На научном языке все это называется мелкобуржуазным сознанием рабочей аристократии — большинство работников Федерации именно ее и составляло.