Саша Ино - Письма в пустоту

Рауль частенько заходил к нам, проведать Альентеса и поболтать со мной, его верной сиделкой. После того, как он второй раз отказал Дедалу и вышел из состава наставников, перейдя в разряд воспитателей детских групп, у Рауля стало много свободного времени. Мне показалось, что за долгие годы, он, наконец, обрел некое подобие покоя. Дети его просто обожали, что и следовало ожидать, ведь так было всегда. А Рауль в окружении детской беззаботности и радости, сам погружался в легкость юности. Он забывал о своих неудачах и огорчениях. И, слава богу, я искренне радовался за наставника.

Однажды он принес медведя и положил на тумбочку у изголовья кровати.

— Его зовут Ран, — ласково произнес Рауль, касаясь рукой щеки Аля, — Теперь он будет охранять тебя. Смотри, не сдавайся, ты нужен нам живым!

— Знакомый медведь, — с презрением сказал я, косясь на игрушку.

Рауль опустился на стул рядом со мной.

Выглядел он подавленным.

— Это все, что осталось от Данте… моего дорогого Данте, — прошептал наставник.

— Не оскорбляй мой слух его именем, — фыркнул я.

— Диего… Я все понимаю, Данте сделал плохо Алю, и за это ему придется ответить перед страшным судом.

— Он не просто сделал ему плохо! Ты видел его раны? Видел?

— Диего. Я же сказал, Данте нет прощения. Но меньше его я любить не могу. Я видел, как он рос, я был рядом, когда он впервые научился плавать и радовался этому, пижама с медведями до сих пор висит в его шкафу, напоминая мне о нем… Я не могу просто так взять и забыть Данте. Он огромная часть моей жизни и моего сердца. Это я виноват, что так вышло.

— Как же… Почему я нормальный, а Данте…

— Он был неплохим в душе, только зачем-то отвернулся от добра. Он сгорел от ревности. Бедный мой мальчик…

— Вот, кто по-настоящему бедный, — я кивнул в сторону Альентеса.

— Аль… — вздохнул Рауль, — Как он?

— Вроде воспаление прошло, шов после операции зажил. Да и вообще, медленно его раны превращаются в шрамы. Я говорил с врачами о протезах…

— И что?

— Они сказали, что он сначала должен прийти в себя, поправиться. Тогда можно будет говорить о протезировании. Но у него сложный случай. Придется вживлять в тело, соединять с нервными окончаниями и мышцами, сам понимаешь, какая это боль… за что ему?

— Хоть бы все получилось…

Рауль сложил руки в мольбе.

— Да, доктора заявили, что шансы невелики. Они медлят. Мне кажется, они ждут его смерти…

— Не говори глупости… Все хотят, чтобы Аль поправился.

— Тут Винченцио приходил…

— Диего! Ты не…

— Нет, не тронул его, не бойся. Винченцио так правдоподобно стенал, что я оставил его в покое. Может, он и вправду раскаялся.

— Не иначе! Надо верить в хорошее!

— Мне все равно. Лишь бы Аль жил…

— Ты ведь понимаешь, что если он прейдет в себя…

— Без если!

— Хорошо. Когда он прейдет в себя, для него станет настоящим шоком его нынешний внешний облик.

— Мы справимся. А после протезирования проблема исчезнет. Он снова станет обычным человеком, пусть и с механическими железными конечностями. Подумаешь! Все равно его люблю…

— Надеюсь. Я горжусь тобой, Диего, ты смог отвоевать свою любовь у смерти. Теперь дело за Альентесом.

— Он не подведет!

— Но все же я боюсь того момента, когда он очнется. Тебе придется весьма сложно. С учетом характера Аля и его общим душевным состоянием, тяжесть только усилится.

— Я ведь знал, что люблю человека с проблемами, непростого, в общем. Но я добровольно с ним связался, поэтому не жалей меня, Рауль.

Я благодарно похлопал наставника по руке. Он вздохнул и положил голову мне на плечо. В палате тишину нарушало лишь тяжелое дыхание Альентеса.

Можно было бесконечно долго блуждать по бескрайней белой пустыне, в которой я очутился, не знаю и не помню как. Песок напоминал сахар, но попробовать его я так и не отважился. Меня постоянно поражало отсутствие звуков, абсолютное безветрие и растворенное солнца на небе, которое само по себе горело белоснежным светом. Конечно, я догадался, что находился за гранью реального мира. Я помнил взрыв и испуганные глаза Диего, что преследовали меня день за днем в редкие минуты дремоты. Умер ли я? Так ли выглядит мир мертвых? И как долго мне еще здесь блуждать? Я не знал… Не знал, что и думать. Если я попал в рай, то слишком уж он пустынный и мертвый, если в ад… то почему же здесь так спокойно и где расплата за мои страшные грехи?

Диего…

Я так хотел, чтобы ты взял меня за руку и вывел обратно на солнечный свет. Когда мрак Игнасио отступил, я хотел лишь быть рядом с тобой.

Должно быть, именно желание оказаться снова в твоих объятиях, Диего, заставило меня пытаться выбраться из белых песков пустынного плена. Я бегал по холмам, падал и звал тебя, мой любимый, Диего. Мой голос терялся в тишине, но я не переставал повторять заветно имя, словно превратился в заезженную пластинку патефона.

Когда отчаяние почти полностью овладело моим сознанием, неожиданная боль возникла в моем левом глазу. И так же внезапно хлынул яркий, режущий свет. А потом были утраченные некогда звуки… урчание приборов, грохот каталок, писк, гомон за окном, детский смех, ветер, трепещущий жалюзи, дыхание человека над самым ухом.

Я не соображал, что происходило. Тем более стало непривычно снова дышать. Я кашлянул.

— Альентес, — испуганно произнес ты, Диего, наклоняясь ко мне.

Ты был рядом, какое облегчение…

— Э… ну… — я попытался выговорить слова, но голос меня не слушался.

Наконец, здоровый глаз привык к свету, и я смог посмотреть на тебя, мой любимый Диего. Как все же хорошо, что ты был рядом!

Даже сквозь пелену слепоты правого глаза, я смог разглядеть тот свет неистовой радости, который воспламенил тебя в момент, когда наши взгляды встретились.

— Ты очнулся!!! — завопил ты, бросаясь на меня.

— Да… Я долго был в отключке? День? Неделю?

— Шесть месяцев…

— Дольше, чем я планировал, — я попытался улыбнуться.

— Ты меня здорово напугал. Аль, ну какого хрена, ты не убежал? Я же говорил, что рванет! Ты мог бы успеть добраться до меня, а там бы я уже тебя защитил!!! Так какого!!??

— Не помню, — отделался я.

— Дурачок, ты меня так огорчил!!!

Я попытался двинуться, но меня словно опоясала боль. Неприятно! В пустыне мне было удивительно легко, а здесь я снова вынужден ощущать муку слабой плоти.

— Все тело ломит… — пожаловался я, мотая головой на подушке.

— Аль… Я должен сказать… — ты, Диего, вмиг помрачнел. Ты ведь никогда не умел скрывать чувства, поэтому я сразу догадался, что ты скрываешь нечто ужасное.

— Валяй… — нарочито равнодушно отозвался я.

— Ты сильно пострадал, — Диего, ты отчего-то замялся, не похоже на тебя всегда бойкого парня. Мои опасения стремительно оправдывались.