Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

Буянту пришлось отступить без боя: Гангу все равно не переспоришь, а если соседи услышат перепалку, то начнут болтать, что жена ему не повинуется.

Почему я таков, каков есть? У меня нет генетического кода. У меня не было родителей, которые учили бы меня различать добро и зло. У меня не было учителей. Я ни от кого не получил ни питания, ни воспитания. Но я обладаю разумом и совестью. Гуманный негуманоид.

Конечно, я не всегда был таким гуманным, как сейчас. После того как доктор сошел с ума, я кочевал от одного крестьянина к другому. Я был их господином и повелителем. Я знал все их секреты, излучины всех местных речушек, клички всех собак. Я знал редкие мимолетные радости, память о которых долго согревала сердца моих проводников, спасая от окоченения. Я не чурался самых экстравагантных экспериментов. Одних я едва не губил в погоне за наслаждениями, возбуждавшими их нервы. Иных заставлял страдать просто для того, чтобы лучше изучить природу страдания. Я развлекался пересадкой воспоминаний из одной головы в другую или подстрекательством. Я понуждал монахов к разбою, любовников к измене, скупердяев к транжирству. Одно могу сказать в свое оправдание – я больше никого не убил. Однако отнюдь не из любви к человечеству. Из страха. Я боюсь только одного на свете: оказаться внутри проводника в момент его смерти. Мне неведомо, что тогда произойдет со мной.

Я не могу поведать историю своего обращения к гуманизму – ее попросту нет. Во времена Культурной революции и позже, меняя проводников на Тибете, во Вьетнаме, в Корее, в Сальвадоре, я насмотрелся, как люди уничтожают друг друга. Сам я при этом находился в безопасности генеральных штабов. Я видел войну за Фолклендские острова, сражения за голые скалы. «Лысые дерутся из-за расчески» – так выразился один из моих бывших проводников. В Рио я видел, как убили туриста из-за наручных часов. Люди живут, обманывая, присваивая, порабощая, мучая, уничтожая. И всякий раз лишаются частички того, чем могли бы стать. Отравляющее расточительство. Поэтому я больше не причиняю зла своим проводникам. На свете и без того слишком много отравы.

Все утро Ганга провела в гостинице, убиралась в комнатах, подметала, кипятила воду, стирала белье. Я смотрел на Каспара со стороны, будто на свой старый дом с новым жильцом. Они с Шерри расплатились и ждали, когда прибудет взятый в аренду джип. Я попрощался с Каспаром на датском, но он подумал, это Ганга, проходя мимо, сказала что-то по-монгольски.

Ганга заправляла постель, представляла на ней Каспара с Шерри и думала про Оюун и про младшего сына Гомбо. Припомнила слухи о детской проституции в городе, о том, что полиция куплена иностранцами. Хозяйка гостиницы госпожа Энхбат, вдова, пришла, чтобы заняться бухгалтерией. Она была в хорошем настроении: Каспар расплатился долларами, а госпожа Энхбат собирала деньги на выкуп невесты для сына. Пока закипает вода для стирки, женщины беседовали, попивая соленый чай.

– Послушай, Ганга, ты же знаешь, я не охотница до сплетен, – начала госпожа Энхбат, крошечная, мудрая, как ящерица. – Вчера вечером мой Сонжоодой видел, как твоя Оюун гуляла с младшим Гомбо. На каждый роток не накинешь платок. И на празднике Надом {82} 82 Праздник Надом – традиционное монгольское празднование середины лета, в ходе которого проводятся состязания в так называемых трех мужских играх – борьба, скачки и стрельба из лука. их тоже видели вместе. Сонжоодой говорит, что старший Гомбо влюблен в Оюун.

Ганга решила отразить нападение:

– А правду говорят, что твой Сонжоодой принял христианскую веру?

– Да ну, просто кто-то видел, как он заходил к американским миссионерам, вот и все, – холодно ответила госпожа Энхбат.

– И что на это сказала его бабушка?

– А то, что американцев легко обвести вокруг пальца. Они думают, что нам нужна их дикая вера, а на самом деле нам нужно бесплатное порошковое молоко. Ганга, что с тобой?

Гангу опять одолела маета. Она ощутила мое присутствие. Я попытался ее успокоить.

– Ничего, – отвечает она. – Что-то я сама не своя. Надо сходить к шаману.

Переполненный автобус тащился на первой скорости. Маршрут вел к заброшенному заводу. Ганга забыла, что там производили в советское время. Я ревизовал ее подсознание и выяснил: патроны. Полевые цветы радовались мимолетному лету, дикие собаки рвали на куски какую-то дохлятину. День выдался вялый, тусклый. Люди вышли из автобуса и побрели по дороге к поселку – россыпи юрт на склоне холма. Ганга шла вместе со всеми. Вдоль дороги тянулась огромная труба на опорах – часть системы городского отопления, но для котлов нужен русский уголь, потому что монгольский не дает нужной температуры. Большинство местных жителей отапливались по старинке – кизяком.

Сестра Ганги ходила к этому шаману, когда не могла забеременеть. Через девять месяцев родила двойняшек, причем в рубашке – счастливый знак. Сам президент советовался с шаманом, который к тому же слыл знаменитым целителем лошадей. Поговаривали, он двадцать лет прожил отшельником на склонах священной горы Таван-Богдо-Ула в далеком западном аймаке {83}Баян-Улгий. Во время советского господства местные власти несколько раз пытались арестовать его за бродяжничество, но каждый, кто приближался к нему, возвращался с пустыми руками и с пустыми глазами. Было ему двести лет.

Я с большим нетерпением ждал встречи с шаманом.

В моем положении есть свои преимущества: я не старею и не забываю. Моя свобода превышает степень человеческого разумения. Но есть и ограничения, которых я не могу преодолеть. К примеру, я постоянно бодрствую. Мне неведом сон, я не умею ни спать, ни грезить. И то знание, к которому я более всего стремлюсь, ускользает от меня: мне не удается выяснить, откуда взялась история, с которой я начался, и есть ли еще на свете подобные мне.

Я покинул деревню у подножия Святой горы и отправился странствовать по Юго-Восточной Азии, обшаривая все укромные уголки, чердаки и подвалы стариковских сознаний в поисках бестелесных духов, таких же как я. Я обнаружил легенды о себе подобных, но ни малейших следов их реального присутствия. В 1960-е годы я пересек Тихий океан.

Памятуя о сумасшествии доктора, я помалкивал и ничем не выдавал своего присутствия. Меньше всего мне хотелось плодить мистиков, безумцев и писателей. Однако, встречая на своем пути мистика, безумца или писателя, я иногда вступал с ним в диалог. Один литератор из Буэнос-Айреса предложил назвать меня noncorpum {84} 84 …литератор из Буэнос-Айреса предложил назвать меня noncorpum… – имеется в виду Хорхе Луис Борхес. , что значит «бестелесный», во множественном числе – noncorpa , если только наступит день, когда множественное число понадобится. Несколько дивных месяцев мы с ним дискутировали на метафизические темы, и я внес свою лепту в создание нескольких новелл. Но «я» так и не стало «мы». В 1970-е годы я дал объявление в «Нэшнл инкуайерер». Американцы – самый чокнутый народ в мире. Откликнулись 19 человек. Я познакомился с каждым. Все то же: мистики, безумцы, писатели. Я искал даже в Пентагоне. Открыл много интересного, но никаких признаков существования собратьев noncorpa. В Европу я не наведывался. Эта часть суши, над которой нависла хладная тень ядерных боеголовок, казалась мне бесперспективной.