Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

Я полагал, что если мой проводник умрет, то я разделю его участь. Поэтому я сосредоточил все усилия на том, чтобы изобрести способ, который позже назвал переселением или трансмиграцией. За два дня до смерти моего проводника я успешно осуществил задуманное. Моим вторым проводником стал врач, лечивший первого. Переселившись, я посмотрел на солдата со стороны. На грязной постели распростерся мужчина средних лет – костяк, облепленный плотью. Я ощутил вину, облегчение и могущество.

За два года пребывания в докторе я узнал много интересного о человеке и бесчеловечности. Научился читать его воспоминания, стирать их и заменять новыми. Научился им управлять. Человеческая натура стала моей игрушкой. Еще я четко осознал необходимость соблюдать меры предосторожности. Однажды я признался своему проводнику, что в его теле уже два года обитает бесплотный дух, и сказал, что готов ответить на его вопросы.

В результате бедняга сошел с ума, и мне снова пришлось переселяться. Человеческий разум – очень хрупкая игрушка. Он так непрочен!

На третий день официантка, как обычно, метнула на стол горшок с бараниной, повернулась и отошла прежде, чем Каспар успел жалобно застонать.

– Бараний жир на ужин! – улыбнулась Шерри. – Вот это сюрприз!

Официантка убирала посуду с соседних столов. Каспар упражнялся в самовнушении, пытаясь убедить себя, что у баранины вкус индюшатины. Я с трудом удержался от соблазна помочь ему. Шерри читала.

– Вот оно, советское словоблудие! Тут приводится цитата из статьи, написанной в сороковые годы, при Чойбалсане {80} 80 …в сороковые годы, при Чойбалсане… – Хорлогийн Чойбалсан (1895–1952) – монгольский революционер, государственный и политический деятель, маршал, бессменный глава правительства Монгольской народной республики с 1929 г. : «Жизнь на практике подтвердила преимущество использования русского алфавита». А на самом деле имеется в виду совсем другое: тех, кто использует монгольский алфавит, расстреляют. В голове не укладывается, как можно было жить под игом этой «высшей расы» и почему…

Тут во всем здании погас свет.

За окном тускло сияли дымчатые звезды и пламенело алое зарево гигантских русских букв какого-то лозунга за пустырем. Мы каждый вечер гадали, что там написано, да так и не выяснили.

Шерри рассмеялась и закурила. В глазах отразился огонек сигареты.

– Признайся, ты дал начальнику электростанции десять долларов, чтобы он устроил затемнение, и все ради того, чтобы остаться со мной наедине в темной комнате, пропахшей брутальным ароматом баранины.

Каспар улыбнулся в темноте, и я распознал его чувство – любовь. Любовь формируется как атмосферный фронт.

– Шерри, давай завтра утром возьмем джип. Мы уже осмотрели и храм, и старый дворец. Я чувствую себя пресыщенным туристом. Совершенно идиотское ощущение. Фройляйн из немецкого посольства утверждает, что завтра привезут бензин.

– А куда нам спешить?

– Эта страна катится в прошлое. Где-то там, в горах, притаился в ожидании конец света. Отсюда надо смотаться побыстрее, пока снова не наступил прошлый век.

– Но в этом и заключается очарование Улан-Батора. В его обветшалости.

– Не знаю, что значит «обветшалость», но никакого очарования тут не вижу. Улан-Батор только доказывает, что монголы – не городской народ. Здесь можно снимать фильм об обреченной колонии уцелевших в бактериологической войне. Давай куда-нибудь уедем. Не понимаю, зачем я тут. По-моему, даже местные жители не понимают, зачем они тут.

Вошла официантка, поставила на стол свечу. Каспар поблагодарил ее по-монгольски. Она ушла. «Ну, дорогая, – подумал Каспар, – когда грянет революция… {81} 81 . 225. …когда грянет революция… – фраза из культового британского сериала «Гражданин Смит» («Citizen Smith», 1977–1980) o похождениях молодого марксиста, отчаянно подражающего Че Геваре в лондонском пригороде Тутинг, полностью звучит так: «Когда грянет революция, тебя первого поставят к стенке». »

Шерри начала тасовать колоду карт.

– А что, монголы созданы исключительно для дикой кочевой жизни? По-твоему, их удел – разводить скот, рожать детей, мерзнуть, жить в юртах, кормить глистов, не знать грамоты?

– Я не хочу с тобой спорить. Я хочу поехать к горам Хангай, забираться на вершины, скакать на лошади, плавать голышом в озерах. Понять, зачем я живу на земле.

– Хорошо, викинг. Завтра утром уедем. А сейчас давай сыграем в криббидж. По-моему, я веду в счете – тридцать семь выигрышей против девяти.

Значит, мне тоже предстоит переезд. Имея проводником местного жителя, продолжать путешествие по стране сложно. Имея проводником иностранца – невозможно.

Я прибыл сюда, чтобы отыскать истоки истории, которая уже существовала здесь шестьдесят лет назад, когда зародилось мое «я». И начиналась она так: «О судьбе мира думают трое…»

Пару раз я пытался описать процесс трансмиграции тем своим проводникам, кто был богаче других одарен воображением. Увы, это невозможно. Я знаю одиннадцать языков, но слова бессильны передать многие оттенки.

Я могу трансмигрировать, если мой проводник физически соприкоснется с кем-то другим. То, с какой легкостью пройдет этот процесс, зависит от состояния сознания человека, в которого я переселяюсь, поскольку отрицательные эмоции этому препятствуют. То, что для трансмиграции необходим физический контакт между старым и новым проводником, означает, что мое существование все-таки материально – то ли на субмолекулярном, то ли на биоэлектрическом уровне. Правда, есть ряд ограничений. Например, я не могу трансмигрировать в животных, даже в приматов: они сразу погибают. Наверное, это сравнимо с тем, что взрослый не может влезть в детскую одежду. Переселяться в кита я не пробовал.

А вот какое чувство возникает при трансмиграции… Как его описать? Представьте гимнаста на трапеции под куполом цирка, кувыркающегося в пустоте. Или бильярдный шар, катящийся по столу. Или прибытие в незнакомый город после блужданий в тумане.

Иногда слова не в состоянии описать музыку смысла.

Утренний ветер веял холодом с гор. Пригнувшись, Ганга вышла из юрты, плеснула студеной утренней свежестью в лицо. В юртах на склоне холма постепенно пробуждалась жизнь. В городе переливчато взвыла сирена «скорой помощи». Свинцово серели воды реки Туул. Красные неоновые буквы «Сделаем Улан-Батор образцовым социалистическим городом» мигнули и погасли.

«Дерьмо верблюжье, – подумала Ганга. – Когда их наконец снимут?»

Она забеспокоилась, куда ушла дочь. На этот счет у Ганги были свои подозрения.

Соседка кивнула и пожелала доброго утра. Ганга ответила тем же. Глаза стали видеть хуже, побаливала сломанная позапрошлой зимой нога, которая плохо срослась, да и ревматизм давал о себе знать. Подбежала собака, требуя, чтобы ее почесали за ушами. Сегодня Ганге было не по себе.