Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

Он нацелил на меня фотоаппарат, сверкнул вспышкой мне в лицо. Я зажмурилась, а перед глазами все равно замелькали перья феникса.

– Социалистического предпринимательства.

– Какие-то новые громкие слова. Лучше порасспросите новых громких людей.

– Нет, госпожа, – наседал он. – Я должен выполнить задание. – Он отошел назад, навел фотоаппарат на мою чайную. Щелк! – Понимаете, вы зачинательница. Первопроходец! Сейчас на Святой горе кто только не зарабатывает, но первой-то эту возможность открыли вы! И вы до сих пор здесь. Просто удивительный сюжет. Бабушка, которая несет золотые яички. Кстати, прекрасный подзаголовок для статьи.

И правда, в летние месяцы народ шел сплошным потоком. На каждом шагу появились чайные, закусочные, лапшевни, киоски с гамбургерами – я как-то раз попробовала, ну и дерьмо! И часу не прошло – снова проголодалась. У каждого храма теснилось множество ларьков, где торговали пластиковыми пакетами, бутылками и стаканчиками. А потом весь этот мусор оставляли на тропе.

– Никакой я не первопроходец, – возразила я. – А здесь поселилась, потому что деваться было некуда. Что касается денег, то партия прислала своих людей, и они разрушили мою чайную за то, что я зарабатывала деньги.

– Нет, это исключено. Вам много лет, вы что-то путаете. Вам изменяет память. Партия всегда поощряла честную торговлю. Вам наверняка есть что рассказать! Ваши рассказы представляют интерес для наших читателей.

– Это не моя работа – представлять интерес для ваших читателей. Моя работа – делать лапшу, заваривать чай. Если вы и правда хотите написать о чем-нибудь интересном, напишите о моем Дереве. На самом деле это пять деревьев в одном. На нем растут миндаль, фундук, хурма, айва и яблоки. «Дерево изобилия»! Так и назовите свой рассказ, чего лучше!

– Пять деревьев в одном? – переспросил газетный человек.

– Да. По правде сказать, яблоки кисловаты. Но все равно! И еще оно умеет разговаривать!

– Да что вы?

Он быстро собрался и ушел. Свою дурацкую статью он все же написал, выдумав все от слова до слова. Один монах прочитал мне. Выходило так, что я все время восхищалась мудрым руководством Дэн Сяопина. И не сомневалась, что власти приняли самое правильное решение на площади Тяньаньмэнь, хотя на самом деле я про такую в жизни не слыхала.

Пришлось добавить писателей к списку людей, которым нельзя верить. Писатели все сочиняют.

– Ты знаешь, кто я?

Открываю глаза.

На ее прекрасном лице трепещут тени листьев моего Дерева.

– Помню, родная, у тебя еще была лилия в волосах. Очень тебе к лицу. Благодарю за письмо. Получила на днях. Монах мне его прочитал.

Она улыбается совсем как на фотографии.

– Это твоя правнучка, – говорит моя племянница, как будто я обозналась.

Она сама обозналась, но у меня нет сил объяснить ей природу минувшего.

– Ты насовсем вернулась в Китай, моя родная?

– Да. А Гонконг тоже теперь Китай. Да, насовсем.

– Твоя правнучка, тетя, добилась большого успеха в жизни, – с гордостью заявляет племянница. – Она купила гостиницу и ресторан в долине. На крыше всю ночь, до самого утра, крутится прожектор. Туда приезжают богатеи из самого города. На прошлой неделе останавливался знаменитый киноартист. У нее нет отбоя от самых завидных женихов. Даже партийный секретарь просил ее руки.

Мое сердце разнежилось, как горная кошка, свернувшаяся калачиком на солнышке. Дочь почтит мою память и похоронит меня на Святой горе, лицом к морю.

– Я никогда не видела моря. Говорят, в Гонконге мостовые из золота.

Она смеется таким милым, звонким смехом. Заслышав его, я тоже не могу удержаться, хотя смех отдается болью в груди, все сильнее и сильнее.

– На мостовых в Гонконге можно найти много чего, только не золото. Мой хозяин умер. Иностранец, юрист в большой компании. Он был ужасно богатый человек и оставил мне много денег. По завещанию.

Чутье умирающей старухи подсказывает мне, что не все это – правда.

Мудрость умирающей старухи подсказывает мне, что правда – это не все.

Слышу, как моя дочь с племянницей внизу готовят чай. Закрываю глаза и слышу, как цокают костяные копытца.

Струйка дыма раскручивается и, тая, тянется вверх. Вверх, все выше и выше.

Мимо поезда вздымались и опускались степные холмы, тянулась целая вечность холмов.

Иногда за окном мелькало поселение – круглые шатры, которые в путеводителе Каспара называются «юрты». Лошади щипали траву. Старики неподвижно сидели на корточках, курили трубки. Злобные собаки облаивали поезд, а ребятишки смотрели ему вслед. Они никогда не махали в ответ Каспару, только глядели, как и старики. Телеграфные столбы шагали вдоль рельсов, разветвлялись и исчезали за пустынным горизонтом. Просторное небо напоминало Каспару край, где он вырос, – место под названием Зеландия. Каспар тосковал по дому и чувствовал себя одиноким. Я не чувствовал ничего, кроме нескончаемости.

Великая Китайская стена давно осталась позади.

В этой нехоженной затерянной стране я должен был отыскать себя.

В купе вместе с нами ехали два пузатых австрийца, которые хлестали водку и обменивались дурацкими шутками на немецком. Этот язык я узнал две недели назад, от Каспара. Австрийцы проигрывали друг другу охапки монгольских денег – тугриков – в карточную игру под названием криббидж, которой научил их в Шанхае один валлиец, и сопровождали этот процесс виртуозной бранью. На верхней полке сидела Шерри, девушка из Австралии. Она с головой ушла в «Войну и мир». Прежде чем бросить университет, Каспар учился на агрономическом факультете и Толстого не читал. Сейчас он жалел об этом, впрочем не из литературных соображений. Иногда к нам заглядывал швед из соседнего купе, рассказать очередную историю о том, как его облапошили в Китае. Он надоел нам обоим до смерти, а Каспар даже начал сочувствовать китайцам. Кроме шведа, в соседнем купе ехала ирландка средних лет. Она либо смотрела в окно, либо записывала какие-то цифры в черный блокнот. В следующем купе – четверо израильтян, две девушки со своими парнями. Они обсудили с Каспаром цены на дешевые гостиницы в Пекине и Сиане, а также очередной всплеск напряженности в Палестине, но, в общем, держались особняком.

Ночь подкралась к земле, растворила ее в тенях и синеве. Через каждые десять-двадцать миль темноту лизали языки костров.

Внутренние часы Каспара отставали на несколько часов, и он решил вздремнуть. Я мог бы отрегулировать его биоритмы, но лучше было дать ему поспать. Он пошел в туалет, ополоснул лицо под краном, почистил зубы и прополоскал рот водой из бутылки, куда для дезинфекции добавил йод. Когда Каспар вышел из туалета, Шерри стояла в коридоре, у входа в наше купе, приникнув лицом к окну.