Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

Я постучала условным стуком, чтобы доставить Руди удовольствие. Никто не открыл. Что ж, это естественно. Руди еще не вернулся, но будет с минуты на минуту.

В коридоре я щелкнула выключателем, но лампочка перегорела. Я щелкнула еще одним выключателем, но перегорела и эта лампочка. Странно. Может, отключили электричество? Что ж, обойдемся без электричества, все равно сейчас оно ни к чему. Разгар белых ночей, в небе над Европой лишь вечный сумрак и сияние Млечного Пути. Я вошла в гостиную, увидела перевернутый журнальный столик, и нервы не выдержали. Лопнули, как натянутый кетгут.

В квартире устроили погром.

Полки сорвали со стен. Телевизор разбили. Вазы сбросили на пол. Из шкафа вывернули все ящики, раскидали вещи по гостиной. Все картины располосовали. Мои платья изодрали в лоскуты. Осколки стекла торчали из ковра, как зубы динозавра.

Кто все это устроил?

Этот разгром, эту тишину.

О господи, а что с Руди?!

Он жив? Его похитили?

Под обломками обеденного стола подергивался уголок тени. Горло перехватило, не вздохнуть. Я напряженно всмотрелась в клубящийся сумрак. Уголок тени оказался лужей крови, почти черной в свете звезд. Послышался жалобный писк…

Боже мой, боже мой! Няма, моя бедная Няма! Я опустилась на четвереньки и заглянула под стол. На месте задней лапы торчали обрывки сухожилий. Моя кошечка была на последнем издыхании и, наверное, уже не чувствовала боли. Она посмотрела на меня безмятежно, как Будда где-то на холме, взирающий на солнце, и испустила дух, а я, оставшись в одиночестве, все падала и падала и никак не могла долететь до самого дна.

По Неве плыла жуткая болотная тварь – медленно, лениво, на спине, – чтобы, добравшись до моста Александра Невского, вскарабкаться на опору и поволочь свои кургузые конечности – и зубы – по улицам, разыскивая меня…

Как же мне быть? А как всегда! «Потворствуй своим желаниям», – велит Змий.

Я пошла в спальню и позвонила Руди на мобильный – на тот, что для экстренной связи. Шорох статического электричества в трубке напоминал не то шум прибоя, не то звон сыплющейся мелочи. Ага, соединили! Слава богу!

– Руди, в квартире все вверх дном! – выпалила я.

В трубке звенел женский голос, холодный и безжизненный. Самодовольный, как у квашни Петровны.

– Набранный вами номер не обслуживается.

– Черт подери! Так обслужи его, сука!

– Набранный вами номер не обслуживается. Набранный вами номер не обслуживается.

Как это?

Я швырнула трубку на рычаг. Что дальше? Желания. Уехать в Швейцарию, жить с Руди, родить детей. Для всего этого была нужна картина Делакруа. Все очень просто. Руди похвалит меня. «Детка, – скажет он. – Детка! Я знал, что на тебя можно положиться!»

Я позвонила Джерому.

– Добрый вечер, солнышко. Великолепно поработали… – пьяно лепечет он.

– Джером! Джером, ты видел Руди?

– А как же! Он минут двадцать как ушел. Оставил у меня ребеночка и ушел! Малышка – просто чудо, глаз не оторвать. Слушай, а я тебе рассказывал, что у Делакруа был романчик с племянником этого, как его…

– А Сухэ-батор уже приходил?

– Нет. Наш великий хан позвонил и сказал, что вот-вот прибудет. А ты знаешь, что в тринадцатом веке монголы герметично запечатывали пленников в сундуки и устраивали пир, услаждая свой слух стонами задыхавшихся…

– Джером, заткнись, ради бога. Я сейчас буду у тебя. Нужно срочно уезжать.

– Радость моя, отъезд намечен на завтра. И потом, после всего, что я сделал, могла бы обращаться со мной повежливее! «Заткнись», скажешь тоже! Фу, как некрасиво…

– Завтра начинается сегодня! Мою квартиру перевернули вверх дном. Я не могу дозвониться до Руди. Мою… – (Мою кошку убили, а тварь уже спускалась по реке, подбиралась все ближе и ближе.) – Что-то не так, Джером. Точнее, все не так. Я сейчас заеду за картиной. Упакуй ее к моему приезду.

Я повесила трубку. Что-то я еще хотела?

Просунув руку в разодранный матрас, я ощупала кроватную раму. Слава богу, на месте! Отодрала изоленту, достала заряженный револьвер. Оружие в руках тяжелее, чем выглядит. И холоднее. Я спрятала револьвер в сумочку, вышла из квартиры, тут же вернулась, взяла паспорт и снова ушла.

Чистая правда: чем нужнее тебе такси, тем труднее его поймать. А если оно требуется позарез, то лучше и не пытаться. Я пошла пешком, мысленно заставляя повернуть вспять ту тварь, о которой лучше не думать, но она продолжала плыть вниз по течению. Я замечала всякие мелочи вокруг. Помню темные булыжники на Дворцовой. Помню гладкую кожу девушки, которая целовалась со своим парнем у подножия Медного всадника. Помню цветы в целлофане возле Исаакия. Помню бортовые огни самолетов, вылетающих из аэропорта Пулково в Гонконг, Лондон, Нью-Йорк или Цюрих. Помню лиловый шелк смеющейся женщины. Помню темно-бордовую кожаную летную куртку. Помню скрюченного бродягу, спящего в картонном гробу. Мелочи, мелочи. Вся жизнь состоит из мелочей, которых обычно не замечаешь. Мышцы челюсти свело до смерти.

У Джерома дверь заперта на засов. Я барабанила по ней изо всех сил, так что этажом выше залаяла собака.

Джером распахнул дверь, втащил меня в квартиру и прошипел:

– Тише ты!

Он захлопнул дверь, бросился к картине, уложенной между листами картона, и принялся обматывать ее упаковочной изолентой и обвязывать бечевкой. На диване лежал его раскрытый чемодан, уже собранный: носки, трусы, футболки, дешевая водка, веджвудский чайник. На буфете стояла пустая бутылка из-под джина.

Я замерла. Что дальше? Чего я хотела?

– Я забираю картину.

Джером хохотнул, как залаял, и даже не удостоил меня взглядом.

– Точно знаешь?

– Да. Я забираю картину. Это наше с Руди будущее, понимаешь?

Он, будто не слыша, опустился на корточки у картины, спиной ко мне.

– Лучше помоги, радость моя. Придержи пальчиком вот здесь, а я затяну потуже.

Я не двинулась с места.

– Я забираю картину.

Джером обернулся, чтобы повторить просьбу, и уперся взглядом в дуло револьвера. На лице мелькнул страх, но Джером тут же совладал с собой.

– Мы же не в кино, радость моя. Ты прекрасно понимаешь, что стрелять в меня не станешь. Ты же ничегошеньки не сделаешь, пока тебе твой кукольник-сутенер не прикажет. Так что, милая барышня, одумайся и опусти пистолетик.

Я была вооружена. Он был безоружен. Ну-ну.

– Отойди подальше от моей картины, Джером. Свали в мастерскую, запрись на замок, и все будет хорошо.

Джером ласково посмотрел на меня:

– Радость моя, между нами разверзлась бездна недопонимания. Это моя картина. Копию сделал я, если ты вдруг забыла. И все удалось провернуть лишь благодаря моим трудам и таланту. А от тебя требовалось только лежать, раздвигать ножки пошире да подмахивать побойчее, потому как, по правде говоря, ничем другим ты никогда в жизни не занималась.