Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

– Няму убили.

– Кто это – Няма?

– Няма? Няма?! Няма – это моя кошечка.

– Прими мои искренние соболезнования. Честное слово, я пролью целое ведро слез над ее могилкой. А теперь, будь так добра, убери свою мерзкую игрушку и вали отсюда. Мне еще нужно упаковать мою – подчеркиваю – мою картину и успеть на самолет. Я улетаю из вашей убогой, подлой, злобной, засранной студеной страны, ради которой я не так давно пожертвовал своим будущим…

– Плевать мне на твою бездну недопонимания. У меня есть револьвер. Картина – моя, понял? И никакая я тебе не радость. Меня зовут Маргарита Латунская.

– Значит, мои слова так и не проникли сквозь толщу пудры и лака, в куриные мозги размалеванной шлюхи…

Он подступил ко мне, протянул руку, чтобы схватить…

– Это моя картина! – рявкнул револьвер.

Голова Джерома запрокинулась с такой силой, что все его тело подбросило. Алая кровь хлестнула в потолок. Я слышала. Хлясть! Джером качнулся, будто оскользнувшись на банановой кожуре.

– Маргарита Латунская, – произнесла тишина, не повышая голоса.

Джером рухнул на пол. Половины лица как не бывало. Убивать – это ощущение, как роды или аборт. Никто не в силах вообразить его адекватно. Странно. Что дальше?

– Браво, госпожа Латунская, браво! – сказал Сухэ-батор, выходя из кухни и плавно прикрывая за собой дверь. – Прямо в глаз! Есть у нас с вами что-то общее.

Сухэ-батор?!

– Где Руди?

– Тут рядом.

Он улыбнулся, блеснув темным золотом. До сих пор я ни разу не видела его зубов.

– Где?

– На кухне. – Сухэ-батор небрежно ткнул большим пальцем за плечо.

Господи, все будет хорошо! От облегчения глаза наполнились слезами. Завтра вечером мы будем в Швейцарии!

– Слава богу! Слава богу… Я уж не знала, что и думать… Няму убили… Господин Сухэ-батор, поймите правильно! Джером… У меня не было другого выхода…

– Я все понимаю, Маргарита. Вы очень помогли Руди. Англичане – вероломный народ. Нация гомосексуалистов, вегетарианцев и третьесортных шпионов. Этот… – Сухэ-батор ткнул носком сапога в ополовиненный череп Джерома. – Этот педик собирался сдать нас всех. Вас, Руди, меня и даже Грегорского, всех…

Значит, Руди жив! Я бросилась на кухню, распахнула дверь. Руди, все еще в рабочей спецовке, сидел, уронив голову на стол. Опять напился?! Да как он мог! Я люблю его больше жизни, и трезвым, и пьяным, но как же он мог в такой момент!

– Руди, любимый, просыпайся! Нам пора!

Я тряхнула Руди за плечи, и его голова неестественно запрокинулась, как голова Джерома. Я увидела его лицо. Мой пронзительный крик оборвался так же внезапно, как и начался. Его раскаты пронеслись над городом и долго-долго не стихали. А в моей голове эти раскаты не умолкнут никогда, пока могильная земля не зацелует мне глаза и уши. Пенные червячки крови выползали на свет из глаз и ноздрей моего любимого. Белого, как воск, белого, как воск.

Из гостиной доносится ровный голос Сухэ-батора:

– Боюсь, вам придется отложить ваше совместное путешествие в Швейцарию…

Комковатая рвотная масса плотно забила рот Руди.

– …навсегда. К сожалению, ваши шале, будуар и детки накрылись медным тазом.

Я, вот это все… Руди, голос Сухэ-батора. А больше ничего.

– Руди! – произнес какой-то чужой, не мой голос.

В голосе Сухэ-батора слышалось равнодушное пожатие плечами:

– Как ни печально, но Руди тоже собирался всех нас сдать. А господин Грегорский не мог этого допустить. Он не вправе рисковать своей репутацией. Поэтому он и вызвал меня, чтобы я провел расследование. Проверка на вшивость дала неутешительные результаты…

– Не может быть.

– Первые подозрения у господина Грегорского зародились, еще когда у вашего дружка «пропал» вагон денег, которые он перевел в Гонконг, чтобы отмыть через одну респектабельную юридическую фирму. В свое оправдание он не смог придумать ничего убедительнее, чем заявить, что его тамошний контакт внезапно отбросил копыта из-за диабетического криза. Мелких жуликов всегда губит жадность в сочетании с отсутствием изобретательности.

У меня под каблуком что-то хрустнуло. Шприц.

Ад выложен кафельной плиткой. Холодильник задребезжал и вырубился.

Включилась логика. Возможно, еще не поздно.

– Скорее! «Скорую»!

– Госпожа Латунская, «скорая» Руди не поможет. Он умер. Не слегка, а совсем, поймите. Похоже, коварный Джером, гнусный изменник родины и фальсификатор, подмешал крысиный яд к праздничной дозе героина.

Любимые глаза. Руди соскользнул со стула и повалился на пол. Хрустнул нос. Я стремглав бросилась в гостиную, обо что-то споткнулась, упала на колени, стала расцарапывать узоры на ковре, продираясь в прошлое. От ужаса я даже не плакала. Костяшки пальцев уперлись во что-то твердое. Револьвер. Револьвер.

Сухэ-батор неспешно застегивал длинное кожаное пальто.

В трех шагах от меня распростерся Джером – навзничь, в луже крови.

А на кухне Руди растянулся ничком, со сломанным носом.

Как это все произошло? Всего два часа назад мы были в фургоне и я больше всего на свете хотела, чтобы Руди мной овладел.

Я еле слышно пискнула. Как Няма под столом.

– Да не убивайтесь вы так, – сказал Сухэ-батор и взял под мышку упакованного Делакруа.

Почему у него никогда не меняется голос? Всегда одинаковый – ровный, сухой и мягкий, как песок в пустыне.

– Песенка вашей шайки спета. Руди с Джеромом оказались предателями. Господин Грегорский не может позволить вам улизнуть. Как известно, в эндшпиле пешек приносят в жертву. Скоро сюда прибудет госпожа Макух, ваша подруга из Интерпола, и ее подручные из Инспекции по перемещению капиталов.

– Что?

– Довольно невинное название для подразделения по борьбе с мафией, правда? Да, это я послал ей анонимное приглашение. Думаю, через несколько минут они подъедут. Да успокойтесь вы. Ничего страшного не случилось. Эти бывшие шпионы только мешают, особенно теперь, когда власти заигрывают с МВФ и торговыми делегациями. Так что вас не станут примерно наказывать за убийство Джерома. Вот украденные картины – совсем другое дело. Это невосполнимая потеря. Но ведь любому ясно, что мозгом операции были не вы. Получите пятнадцать лет максимум, через десять выпустят. Кстати, в Москве лоббируют закон о реформах системы исполнения наказаний. Правда, туговато идет

Он направился к выходу.

– Отдай! Это моя картина! Наша! Моя и Руди!

Сухэ-батор обернулся, с притворным удивлением взглянул на меня:

– У меня создалось впечатление, что Руди больше не претендует на свою долю в украденном шедевре.

– Зато я претендую!

– При всем моем уважении, госпожа Латунская, ваши желания не имеют никакого значения. Никто и никогда не принимал их в расчет.