Цезарий Збешховский - Искажение [litres]

Дафни и Лукас не выдерживают. Они отворачиваются к СМЗ, и их тошнит.

Мне известно о том, о чем мне знать не хотелось бы. Я знаю, что мы будем убивать не только мужчин. Лейтенант, говоря о «женщинах и детях», имел в виду детей примерно до двенадцати лет и их матерей. Юные девушки и зрелые женщины, потомство которых уже выросло, а также дети постарше, слишком крупные, чтобы поместиться в первом транспорте, – все они обречены на смерть.

Наш отряд состоит из солдат, которые займутся исключительно транспортировкой, а также из тех, кто позднее приведет в исполнение приговор. Второй группой, состоящей из шести человек, предстоит командовать лично лейтенанту Остину. В состав ее входят также Голя, Баллард, Вернер. Халлер. Пурич и я. Худшие из худших, люди с каменными сердцами, чьи имена должны быть стерты со скрижалей истории.

Кроме нас, лишь несколько человек на базе знают, что должно произойти на самом деле. В их числе Ларс Норман, который теперь наверняка жалеет, что вышел с гауптвахты. Когда мы шли к машинам, мне показалось, будто он отводит от нас взгляд словно от прокаженных. Мы выехали с базы около десяти минут девятого, и теперь приближаемся к Кумишу.

Все столпились на дороге примерно в центре селения. Мы останавливаемся в нескольких десятках метров от них и выпрыгиваем из машин. Перед группой людей появляются старейшины – одетые в белое бородачи. Вдоль заборов бегают дети, лают привязанные проволокой к домам собаки. Наше появление лишь добавляет суматохи. Некоторые сразу бросаются в сторону конвоя, но староста селения останавливает их жестами и резкими криками.

В обоих «скорпионах» остались лишь стрелки. У нас на башенке стоит Дафни. Как я и просил, он развернул ствол пулемета вниз, целясь в землю, чтобы не пугать гражданских. Водители «меток» вышли из кабин и сбросили поддоны на песок, готовясь помогать женщинам и детям забираться в грузовики. Пятеро под командованием Соттера образовали живое заграждение, отделяющее армаев от машин. Северин, Усиль и Лукас ходят как бы без цели, поглядывая на ближайшие дома – так, на всякий случай.

Лейтенант Остин, сержант Голя и я подходим к членам совета, которые радушно нас приветствуют. Неми на операцию не поехала, поскольку ей это запретила Эстер. Вчера я долго объяснял командирам, почему мы не можем взять ее с собой и насколько важную роль ей предстоит сыграть в Дисторсии. В силу необходимости мне приходится исполнять обязанности переводчика, но теперь я по крайней мере знаю, с какой целью ИИ наделил меня этим даром.

У меня на мгновение возникает мысль, не прочитает ли Хавар Салтик по лицам наших истинных намерений. Мы даже стараемся улыбаться, хотя лейтенант Остин идет в сторону старейшин с таким видом, будто проглотил железный прут. Мы вежливо кланяемся и спрашиваем, выбрали ли жители Кумиша в соответствии с нашей просьбой тех, кто поедет первым транспортом.

Вопрос оказывается нелегким, в чем мы вскоре убеждаемся, слушая Салтика. Он рассказывает об отчаянии семей, которые вынуждены разлучиться, о какой-то пятнадцатилетней девочке, которая ввиду умственной отсталости должна оставаться с матерью, а также обо всем прочем, что приходит ему в голову, включая количество детей его старшего племянника и проблемы с выбором вещей, которые нужно взять с собой.

Отчего-то мне вдруг начинает казаться, что мы не сумеем справиться с ситуацией, а эти люди, навьюченные узлами, с закутанными в платки детьми, с маленькими котятами и даже одной козой на руках, спасут свою жалкую жизнь благодаря возникшему хаосу, заодно спасая нашу совесть. Я объясняю Остину смысл слов старосты, говоря ему между строк, чтобы он особо не давил и позволил тому выговориться. Лейтенант готов взорваться, но в конце концов улыбается.

Примерно через четверть часа, несколько раз убедившись, что негабаритный багаж, в том числе постельное белье и пластиковые ведра, остался на месте, Хавар Салтик внезапно переходит к конкретике и начинает одну за другой вызывать семьи. От толпы отделяются небольшие группы и начинают со слезами прощаться, будто им предстоит расставание на много лет, а не самое большее несколько часов. Возможно, они чувствуют, что расстаются навсегда.

Проходя мимо наших солдат, матери с детьми громко и медленно обращаются к ним, с нескрываемой надеждой, что те понимают по-армайски. Я пытаюсь бегать среди гражданских и отвечать на вопросы, в основном объясняя с суррогатом улыбки на лице, чтобы они не брали с собой слишком много мелочей, и пытаясь убедить их, что они вернутся в селение самое большее через неделю, как только ситуация хоть немного успокоится.

– Но что станет с моими козами? – волнуется невысокая усталая женщина, за юбку которой цепляются трое детей. – Кто даст им поесть?

– Мы просили старосту, чтобы вы оставили животным запас еды и воды на три дня, – отвечаю я. – Если будет возможность, мы отвезем вас обратно, хотя бы на пару часов, чтобы вы их покормили.

– Но я очень волнуюсь за своих коз и собаку.

– Не волнуйтесь, пожалуйста. Спокойно садитесь в машину.

Ко мне подбегает маленькая веснушчатая девочка лет шести, которая ведет с собой худого рослого паренька. Она тянет его за рукав и громко смеется.

– Можно, мой брат тоже поедет с нами?

– Сколько лет твоему брату?

– Тринадцать с половиной, – гордо отвечает мальчик.

Я на мгновение задумываюсь.

– Говорите всем, что двенадцать, ладно? И можете идти.

– Но мне уже почти четырнадцать, господин солдат, – повторяет он.

– Для меня ты выглядишь на двенадцать, и баста! – кричу я на него. – Иди с сестрой и матерью в машину и не спорь.

Несмотря на лекарства доктора Заубер, у меня дрожат руки, может, даже больше, чем у лейтенанта. Мало того, еще трясутся колени. Большинство моих товарищей выглядят не лучше. А ведь это лучший за сегодня транспорт – мы пытаемся спасти этих людей от бойни, которую сами же запланировали.

– Не могли бы вы мне помочь? – говорит девушка с младенцем на руках.

– Чем? – машинально спрашиваю я.

– Не поможете перенести эту люльку?

С трудом соображая, я смотрю вниз. У ее ног стоит голубое автомобильное креслице с поблекшим узором в виде воздушных шариков. Малыш никак не успокаивается, и девушка держит его на руках. У нее вид матери-одиночки или той, кого стыдится родня. Я киваю Лукасу, чтобы тот взял люльку и отнес ее в «метку», Первый транспорт уже заполнен, постепенно заполняется второй. Я беспокойно оглядываюсь, думая, хватит ли места для всех.

В какой-то момент появляется Усиль и толкает меня в плечо.

– Смотри, какая симпатичная. – Он показывает на молодую женщину. – Жаль ее.

– Блядь, заткнись, Петер.

– Я только хотел сказать, что можно бы ее забрать.