Цезарий Збешховский - Искажение [litres]

Я звоню несколько раз, но она не отвечает. Хуже всего ожидание. К счастью, вскоре мы уже бегаем по кругу по плацу и занимаемся прочими глупостями, которые слегка отвлекают внимание. По моему лицу течет пот, а мысли кружатся вокруг абсурдной ситуации – стечения обстоятельств и закона подлости. Всего несколько дней назад я говорил с Неми о совместном возвращении, а теперь мы оба беспокоимся, не вышвырнут ли нас из МСАРР. Гребаная судьба выкидывает номера, которые трудно было бы придумать. По крайней мере, моего воображения для этого не хватает.

Понедельник, 30 мая, 04.50

Сперва сирена раздается в голове, и только потом снаружи. После таблеток доктора Заубер я сплю немного лучше. Может, это эффект плацебо, а может, они и вправду помогают. Но зато труднее открыть глаза под утро, встать за пять секунд, вскочить в полный комплект снаряжения и бежать к «скорпиону». Я едва поспеваю за своим отделением.

– Блядь, ну и прекрасный же сон мне снился, – жалуется бегущий рядом Усиль.

– Что тебе снилось?

– Две девушки ублажали меня на пляже.

На месте нас ждет неприятный сюрприз. Сержант Голя с нескрываемым удовольствием объявляет, что тревога учебная и что мы должны выстроиться в шеренгу – по два отделения друг напротив друга. Он бросает нам под ноги свернутые куски брезента, приказывает их развернуть и ждать дальнейших распоряжений. Размер полотнищ составляет не меньше чем пять на три метра. Я сонно размышляю, что мы будем на них делать – кувыркаться? Что на этот раз придумал командир взвода?

– Хорошо, господа. Теперь я обыщу командиров отделений и проверю, что у них в карманах. А вы стойте смирно и не смейте, блядь, пошевелиться! – говорит Голя.

Действительно, он подходит к каждому из капралов, приказывает расстегнуть все карманы, извлечь их содержимое и показать. На брезент приземляется брелок Нормана, фотография его жены и какая-то записная книжка из кармана Усиля. У нас с Адамом Вернером нет ничего, что могло бы заинтересовать сержанта. Затем он приказывает нам проделать то же самое со своими отделениями. Речь идет о личных мелочах, которые солдаты взяли с собой на операцию вопреки уставу.

Некоторое их количество обнаруживается за неполные десять минут. На земле оказываются несколько коммуникаторов, фотографии, письма и открытки, латунная фигурка Иисуса (это, конечно, Пурич) и даже подарок от ребенка, маленький плюшевый мишка, которого Норман достает из кармана Юргена Кульме. Все это выглядит столь забавно, что парни с трудом сохраняют серьезный вид.

Сержант снова приказывает нам встать по стойке смирно и прохаживается между рядами, разглядывая лежащие на брезенте вещи. Такое впечатление, что его спокойствие вызывает больше уважения, чем обычная ругань. Наконец он останавливается в конце шеренги и громко говорит:

– Позавчера старший рядовой Кранец из нашего батальона был похищен повстанцами в Хармане. Его подстерегли на площади Колера, где пеший патруль пытался успокоить толпу. На следующий день жене похищенного позвонили с требованием выкупа и угрозой убить детей. Надеюсь, вы понимаете, насколько все серьезно?

– Так точно, господин сержант!

– У солдата был при себе коммуникатор. Эти ублюдки без проблем нашли контакты его семьи. Вам запрещается под любым предлогом брать с собой личные мелочи. Никаких фото, писем, записных книжек, а прежде всего – телефонов и коммуникаторов. Сегодня последствий не будет, но в следующий раз прибью на месте. Понятно?

– Так точно, господин сержант!

– Тогда забирайте это говно с глаз моих и возвращайтесь в казарму. Отбой!

У меня слегка гудит в голове, когда я снова ложусь в койку. Глухо стучит кровь в висках. Я снова думаю о Неми, которая осталась на базе Кентавр. Пока ей не сделали ничего дурного, но им нужна наша переводчица на несколько ближайших недель. Я думаю о задании, которое она выполняет в центре Хармана, и чувствую себя более одиноким, чем когда бы то ни было. Теперь я точно знаю, что генерал Сальте не шовинист, и он чертовски прав насчет женщин в армии.

Среда, 1 июня, 11.00

Харман, провинция Саладх, Южный Ремарк

Я скучаю по тебе, сынок. Естественно, мои товарищи по подразделению тоже скучают по своим семьям и тяжело переживают разлуку, но я, пожалуй, скучаю иначе. Они знают, что, если им удастся остаться в живых, они увидят своих детей и даже привезут им какой-нибудь сувенир из Ремарка, а я не могу этого сделать. Я не смогу встретиться с тобой в нашем доме, посадить тебя на колени и крепко обнять, чтобы ты снова ко мне привык.

Конечно, я тоскую и по Неми, которую не видел уже неделю, скучаю по твоим бабушке и дедушке, но это совсем другая тоска – нормальная и здоровая, не настолько пожирающая внутренности. Я не могу простить себе, что в какой-то момент утратил контроль над жизнью и позволил себя понести ревущему потоку. Еще немного – и я бы утонул. И теперь мне ничего не остается, кроме как посылать письма в будущее.

Я вовсе не хочу этим сказать, чтобы ты всегда контролировал свои поступки. Это самый простой путь лишиться непредсказуемости и обычной радости жизни – в соответствии с планом можно строить дома и возводить мосты, но не мечтать и превосходить самого себя. Если, однако, ты когда-нибудь почувствуешь, что все ускользает у тебя из рук, тебе следует поискать помощи. Не полагайся исключительно на себя.

Желаю тебе, сынок, чтобы тебе хватило сил доверять людям. Желаю тебе учиться на ошибках, не только собственных, но также окружающих тебя людей и своего отца, который надоедает тебе старыми премудростями. Будь счастлив, ибо только таким образом ты можешь приносить счастье. Поздравляю с Днем защиты детей, дорогой!

В конце марта мы разыгрывали отпуска. Прошло всего два месяца, но я помню тот день словно в тумане – столько всего случилось с тех пор и столько людей погибло в Ремарке. Время идет здесь иначе, напоминая канат, на котором кто-то завязал толстые узлы. Никто из нас с тех пор не поехал в увольнение. Даже те, кто, как Вим Гаус, очень хотел навестить семью, не получили разрешения от командования.

Тем более странной кажется информация, с которой приходит к нам сержант. С десятого июня вся рота получит недельный отпуск, плюс время на дорогу домой. Голя сообщает об этом командирам отделений с кислой физиономией, словно объявляя о вспышке эпидемии гриппа и крахе на рамманской бирже.

– Что случилось, господин сержант? – спрашивает Ларс.

– Наконец-то вы дождались. Можете известить своих солдат и семьи.

– Но почему именно сейчас?

В углу коридора наступает гробовая тишина. Похоже, мы все постепенно догадываемся, в чем дело. У неожиданного отпуска наверняка есть второе дно.