Цезарий Збешховский - Искажение [litres]

Или то, что от человека осталось.

Среда, 13 июля, 04.20

Те, кто пытался бежать, почувствовали опасность. Наверняка они не догадывались, в чем она заключается, но верно оценили ситуацию. И эта проницательность, подпитываемая страхом, привела к тому, что четверо солдат Масталика, которых я не очень хорошо знал, угодили в субботу прямо под выстрелы повстанцев. Из их отделения, осиротевшего после дезертирства капрала Листа, я помнил только старшего рядового Паульсена, причем по вполне прозаической причине – его звали Пауль. Трудно забыть кого-то, кто представляется как Пауль Паульсен.

Именно благодаря той же проницательности мой друг Ларс прошлой ночью позволил себя по-глупому арестовать, а капрал Борн несколько часов спустя подготовил очередное бегство. Забрав рядового Стена и молодого сапера, который еще не сошел с ума, он направился в сторону Отортена. Сапер по имени Тим безопасно вывел их с базы, но Эстер даже не стала ждать, когда они приблизятся к условной границе. В окрестностях холма она поджарила всех троих – насколько я понимаю, излучателем волн. Когда их нагнал патруль Северина, от тел еще шел пар.

Больше всего мне жаль Ларса Нормана. Я не могу примириться с тем, что он не выдержал и пытался прорваться через ворота. Хорошо, что на посту были мы – его обездвижили и доставили на гауптвахту. Если бы той ночью там стоял бы кто-нибудь слишком нервный, Нормана могли бы подстрелить или даже убить. В таких обстоятельствах несложно ошибиться. Баллард даже утверждает, что лишь вопрос времени, когда вспыхнет бунт и мы начнем стрелять друг в друга. А я отвечаю ему, что мы просто не успеем.

Часть персонала будет сражаться до конца, то есть наверняка еще несколько дней. Некоторых из нас оберегает гнев, других – фатальное безразличие, годами откладывавшееся в голове. Есть и те, кто готов исполнять приказ и даже в безнадежной ситуации не оставит пост. Они сойдут с ума или покончат с собой, но не сдадут базу. А может, и то и другое – как рядовой Донау, который сперва лишился разума, а потом напоролся на металлический прут.

Могу представить себе состояние, в котором пребывали Норман и остальные дезертиры, искавшие убежища в пустыне. Могу представить себе это ощущение – страх, от которого сжимается желудок, подступая сквозь пищевод к са́мому горлу. Страх, раздирающий внутренности и сжимающий их холодными тисками, так что кажется, будто они вот-вот лопнут и твое нутро зальет вонючая слизь. Страх, который раздирает тебя также с другой стороны, втискиваясь в задний проход и заполняя тело мучительной болью. И все это сопровождается тысячей игл, воткнутых в мозг и мышцы, тысячей остриёв, пронзающих позвоночник.

Не имеет никакого значения, погибнешь ли ты в пустыне. Ты не думаешь, насколько рискуешь, и запятнаешь ли честь, которая всегда была для тебя важнее всего. Ты не хочешь выжить. Хочешь просто освободиться от страданий, терзающих твое тело, от человеческой туши, которая когда-то была тобой, а теперь насажена на огромный вертел и поджаривается на огне, час за часом, оборот за оборотом. Все кажется лучше, чем подобные страдания, и потому ты не думаешь даже о своих товарищах, о тех, кто погиб, о тех, кто заперт в медсанчасти, а тем более о тех, кто остался здесь по собственной воле.

Ты хочешь сбежать из Дисторсии, прежде чем страх пожрет тебя изнутри, будто огромный безглазый паразит. Если ты убьешь его, убив при этом себя, – в каком-то смысле победишь.

Наступает ночь, и база постепенно замирает. Мы больше не выставляем патрули, которые кружат внутри ограждения; вместо этого двое солдат охраняют здание командования. Официально – из-за устроенной в подвале гауптвахты, но я не уверен, что это правда. Возможно, капитан Бек в самом деле опасается мятежа.

Бо́льшая часть прожекторов выключена или пригашена, точечно освещая фрагмент плаца. Продолжают работать нацеленные в пустыню прожекторы по углам, обслуживая часовых у ворот и на крыше медсанчасти, но база затаила дыхание, будто мы хотим скрыть свое присутствие. Пробираясь между зданий, я ощущаю дьявольскую тревогу. Сжав мокрыми пальцами приклад МСК, я приоткрываю дверь в лабораторию.

Из ведущего в подвал люка сочится свет. Возле металлического столика я замечаю автомат спецназовца. Оружие стоит в углу, прислоненное к стене, рядом черная сумка, набитая магазинами. Никто другой не пользуется «хеклерами», и находка заставляет меня на мгновение задержаться – Толстяк не бросил бы оружие, если бы охранял объект или стоял на посту. Сомневаясь, что это всего лишь стечение обстоятельств, я стискиваю зубы и осторожно спускаюсь вниз.

Шаг за шагом. По крутой лестнице. В заполненный тенями коридор.

С лампочками, которые мы заменили в субботу, что-то случилось. Горят только ближайшие, остальной туннель и пещера тонут в темноте. Очков я с собой не взял, так что приходится включить тактический фонарь. Луч света падает на стены и проход впереди. Вдали, на другой стороне озера, маячит чья-то фигура.

– Эй, ты! Назови фамилию и звание! – Мой хриплый голос кажется чужим.

Мне отвечает слабое эхо. Черный силуэт не двигается с места.

– Назови фамилию, блядь! – Я целюсь из автомата, медленно продвигаясь вперед; палец мягко дрожит на спусковом крючке.

До цели около полутора сотен метров, но уже на полпути я узнаю Толстяка. Возле того места, где он стоит, на воде колышется что-то поблескивающее. Я пытаюсь понять, что тут произошло, одновременно вспоминая субботний вечер, мой приступ паники и бессмысленный прыжок в озеро, после которого я лишь чудом не угодил в медсанчасть как еще один свихнувшийся.

Луч света отражается в черной поверхности. Над водой поднимается легкий пар, будто что-то нагревает ее до температуры выше той, что стоит в пещере. Когда нас разделяет меньше десяти шагов, я замечаю обожженную кожу на лице спецназовца. Левая рука безвольно свисает, правая сжимает нагрудный карман тактического жилета. У его ног лежит разбитый фонарь, а чуть дальше пистолет. Неподвижный взгляд солдата устремлен на серебристые пузыри на воде. На человеческие тела в комбинезонах из алюминиевой фольги.

– Меня ударило, я не мог… – Он поворачивается ко мне: один его глаз частично обуглен и почернел, другой вытаращен и бел. – Я не мог им помочь, не мог…

Ноги его подгибаются, и он тяжело валится лицом вниз.

Я медленно отступаю, продолжая светить на лежащего. Нужно проверить, дышит ли он, или вернуться наверх и позвать товарищей, но мне необходимо сделать нечто важное, от чего может зависеть жизнь всех нас. Именно за этим, в конце концов, я сюда пришел. Если я сейчас приближусь к раненому, а он на меня набросится, я могу проиграть. Погибнуть в шаге от постижения истины. От самого важного разговора.