Клиффорд Саймак - Ветер чужого мира [сборник litres]

Он запнулся и взглянул на меня. Я покачал головой.

– Все равно не улавливаю. Какое это имеет значение?

– Ну, позже оказалось, что она настоящий игрок и притом удачливый при игре ва-банк. Она выиграла на бирже целое состояние. С той поры о ней почти никто не слыхал. Она себя не афишировала.

– Постой-постой! Она интересовалась экономикой. Прослушала несколько курсов и читала какие-то труды. Интересовалась экономикой и музыкой. Меня всегда удивляло, что она избрала именно этот институт…

– Точка в точку. Я и сам часто раздумывал об этом по ночам, и вот оно как обернулось. Ты представляешь, каких дел может натворить человек вроде Мэри, да с ее подготовкой, если его забросить на сто лет назад? Ориентируется в экономической структуре, знает, что покупать, когда войти в дело и когда выйти. Конечно, не во всех деталях, а в общем, благодаря знанию истории.

– Это твои предположения или факты?

– Есть и факты, хотя и не очень много. Всего несколько, но их вполне достаточно для квалифицированной оценки.

– Итак, малышка Мэри Холланд залетела в прошлое, сколотила себе состояние, пожертвовала его на Институт Енотова Ручья…

– Более того. Разумеется, был сделан первоначальный взнос, с которого все и началось. А затем, пятнадцать лет назад, почти одновременно с появлением машины времени, пошли дополнительные пожертвования, находившиеся на депозите нью-йоркского банка на протяжении многих лет с распоряжением о выплате в указанное время. Довольно кругленькая сумма. На этот раз было указано и имя пожертвователя: Женевьева Лэнсинг. По тем скудным сведениям, которые мне удалось собрать, это была эксцентричная старуха, великолепная пианистка, никогда не игравшая на публике. А эксцентричной ее считали за то, что в те времена, когда никто об этом даже не задумывался, она была твердо убеждена, что в один прекрасный день люди полетят к звездам.

Я промолчал, он тоже не вымолвил больше ни слова, а лишь тихо встал, извлек из бара бутылку и снова наполнил стаканы.

Наконец я заерзал.

– Она знала. Знала, что на постройку космического корабля и космодрома потребуются дополнительные вложения.

– На это они и пошли. И назвали корабль «Женевьева Лэнсинг». Мне ужасно хотелось назвать его «Мэри Холланд», но я не осмелился.

Я допил виски и поставил стакан на стол.

– Вот что, Кирби. Ты не мог бы принять меня на денек-другой? Мне надо как-то освоиться. Боюсь, что сразу мне будет не по себе.

– Мы в любом случае не сможем тебя отпустить. Нельзя допустить, чтобы ты вернулся. Не забывай, вы с Мэри Холланд удрали пятнадцать лет назад.

– Но не могу же я вечно торчать здесь! Если ты считаешь, что так нужно, я возьму другое имя. Думаю, что спустя столько лет меня никто не узнает.

– Чарли, тебе не придется просто торчать здесь. У нас есть для тебя работа. Быть может, из всех живущих на свете эту работу можешь выполнить только ты.

– Не представляю…

– Я же говорил, что мы можем строить двигатели времени. Мы можем использовать их, чтобы путешествовать к звездам, но не знаем принципа их работы. Мириться с этим нельзя. Работа выполнена меньше чем наполовину. Все только начинается.

Я медленно встал.

– Значит, все-таки теперь Енотов Ручей и я навеки неразлучны.

Он протянул мне руку:

– Чарли, мы рады, что ты нашел свой дом.

Пока мы трясли друг другу руки, я вдруг понял, что вовсе не обязан всю жизнь торчать в Енотовом Ручье – когда-нибудь я отправлюсь к звездам.

Он воскрес из небытия. Он обрел сознание, выйдя из бессознательности.

Он вдыхал запахи ночи и слышал шепот росших на набережной деревьев, и ветерок, заставлявший деревья шептать, оглаживал его добрыми бесплотными пальцами. Как будто окружающий мир проверял, целы ли у него кости, нет ли ссадин и ушибов.

Он сел, уперев ладони в землю, выпрямил спину и устремил взор в потемки. Память просыпалась с трудом, а когда проснулась, оказалась ущербной и не дала никаких ответов.

Его зовут Гендерсон Джеймс, и он человек. Сейчас он сидит где-то на планете по имени Земля. Ему тридцать шесть, он известен в определенных кругах, живет безбедно. Унаследовал дом на Саммит-авеню, вполне респектабельный особняк, хоть и утративший за последние двадцать лет толику красоты.

Выше, на набережной, прошуршала скатами машина, кроны блеснули в лучах ее фар. Вдалеке, приглушенная расстоянием, взвыла сирена. Где-то еще в нелепом раже зашлась лаем собака.

Его зовут Гендерсон Джеймс, и если это правда, то как он оказался здесь? Почему сидит на береговом откосе, внемля ветру в деревьях, сирене и лаю? Видно, что-то пошло не так, случилась какая-то неприятность. Он поймет какая – если сумеет вспомнить.

А сейчас он помнит, лишь что должен выполнить некую задачу.

Джеймс сидел и смотрел во мрак. Вдруг осознал, что дрожит, хотя с чего бы, ведь ночь не так уж и холодна. С берегового откоса скатывались звуки засыпающего города, далекий шум несущихся автомобилей и прерываемый ветром вой сирен. Разок на набережной появился прохожий, и Джеймс прислушивался к его шагам, пока они не стихли.

Да, что-то произошло, и у него есть дело, какая-то работа, непонятным образом прерванная, – должно быть, в результате несчастного случая, из-за которого он оказался лежащим на берегу.

Он ощупал себя. Шорты, рубашка, прочная обувь, наручные часы, револьвер в кобуре на боку…

Револьвер?

Это как-то связано с работой.

Он охотился в городе, и для этого нужен был револьвер. Кто-то рыщет в ночи, и этого кого-то необходимо прикончить.

Получается, что он знает ответ.

Но, даже зная, он некоторое время сидел и дивился этому загадочному, неторопливому движению логики, пробуждавшему его память.

Вначале имя и основные факты, относящиеся к его личности. Затем он понял, где находится, и задался вопросом, почему он здесь находится. И наконец оружие: если оно имеется, то у него есть предназначение. Разумный ход мыслей, прямо-таки по школьному учебнику логики.

Я человек по имени Гендерсон Джеймс.

Я живу в особняке на Саммит-авеню.

Я сейчас в особняке на Саммит-авеню?

Нет, я не в особняке на Саммит-авеню.

Я где-то на берегу.

А почему я на берегу?

Но человеческая логика так не работает. Во всяком случае, так не работает нормальная логика нормального человека. Человеку свойственно «срезать углы». Он не ходит кружным путем, а движется напрямик.

Жуткое это дело, подумал Джеймс, ходить мыслями вокруг да около. Неестественное, неправильное, да и бессмысленное по большому счету… С другой стороны, много ли смысла в том, что он пришел в себя на береговом откосе и совершенно не помнит, как здесь очутился?