Клиффорд Саймак - Ветер чужого мира [сборник litres]

– Какое-то предзнаменование? – предположил Грант. – Предчувствие? Интуитивная догадка?

– Ничего подобного! – заявил старик. – Знание! Я почти убежден, что выбран Провидением. Что мое жизненное предназначение – построить корабль, который отправится к звездам. Кто-то решил – или что-то решило, – что настало время человечеству выйти в дальний космос и я должен слегка подсобить с этим.

– Вы так говорите, будто есть серьезная причина для подобной уверенности, – сказал Грант. – Будто случилось некое событие, дающее основание верить в успех экспедиции.

– В точку! – воскликнул Вебстер. – Именно о таком событии я и толкую. А случилось оно двадцать лет назад, на лужайке перед этим самым домом.

Он сел еще чуть повыше, одышливо засопел:

– Я был совершенно раздавлен. Рухнула мечта, жизнь была потрачена впустую. Основной принцип достижения необходимой для межзвездных полетов скорости, на который делалась ставка, оказался ложным. И что хуже всего, я ведь знал, что стою в шаге от открытия! Требовалась сущая мелочь, одна-единственная поправка в теории, чтобы все заработало. Но мне никак не удавалось понять, в чем же загвоздка.

Сижу это я, стало быть, на лужайке и горе горюю, а передо мной лежит черновая схема. Я с ней не расставался, повсюду носил с собой, надеялся, что однажды взгляну, и меня осенит: да вот же она, ошибка! Ты же знаешь, как это бывает.

Грант кивнул.

– И тут появляется человек. Из горцев. Знаешь, кого мы зовем горцами?

– Конечно.

– Так вот, подходит этот парень, неуклюжий, расхлябанный. Ковыляет с таким видом, будто не бывает у него в жизни ни забот, ни хлопот. Останавливается рядом, заглядывает через плечо и интересуется, что это тут у меня.

«Космический двигатель», – отвечаю.

Он тянет руку к чертежу, и я отдаю. «Ну посмотри, – думаю, – все равно же ни черта не поймешь».

А он возвращает чертеж и тычет в одно место пальцем. Потом разворачивается и чешет прочь, а я сижу и таращусь вслед. До того обалдел, что ни слова сказать не смог, даже просто окликнуть его.

Старик сидел с прямой спиной, в нелепо скошенном колпаке, и глядел в стену. Снаружи вдоль стрех дул ветер, глухо завывал. И было у Гранта ощущение, что в этой хорошо освещенной комнате присутствуют призраки. Хотя в призраков он не верил.

– Вы его разыскали? – спросил Грант.

Старик отрицательно качнул головой:

– Как в воду канул.

Появился Дженкинс со стаканом, поставил его на прикроватный столик.

– Сэр, я еще приду, – обратился он к гостю. – Отведу вас в вашу комнату.

– Не нужно, – сказал Грант. – Просто скажи, где она.

– Как пожелаете, сэр, – произнес робот. – Третья отсюда. Я включу там свет и оставлю дверь открытой.

Мужчины посидели молча, слушая удаляющиеся шаги по лестнице. Старик взглянул на стакан с виски, прочистил горло:

– Эх, жалко, Дженкинс мне выпивку не принесет.

– Берите мою, – предложил Грант. – Я все равно не хочу.

– Правда не хочешь?

– Нисколечки.

Старик потянулся за стаканом, хлебнул, шумно выдохнул:

– То, что надо! А мое виски Дженкинс разбавляет – доктор велел.

Было в доме Вебстеров что-то такое странно-неуютное, отчего чувствуешь себя чужим: ты будто голый в этих шепчущихся о чем-то своем стенах.

Сев на кровать, Грант расшнуровал ботинки, сбросил их на ковер.

Этот робот, служивший четырем поколениям семьи и говорящий о давно умерших так, будто не далее как вчера приносил им стаканчик виски. Этот старик, беспокоящийся о корабле, что плывет в космической мгле вне Солнечной системы. Этот мужчина, мечтающий о появлении нового биологического вида, который пойдет лапа об руку с человеком к своей неведомой судьбе.

И над всем этим возвышается призрак Джерома А. Вебстера. Он ни разу не упомянут, но он, несомненно, здесь, человек, бросивший в беде друга, хирург, не исполнивший свой врачебный долг.

Джувейн, марсианский философ, был в шаге от величайшего открытия, но умер, потому что Джером А. Вебстер не смог оставить свой дом, не смог разорвать цепи агорафобии, которыми был прикован к нескольким квадратным милям земной поверхности.

В одних носках Грант подошел к столу, куда Дженкинс положил его рюкзак. Распустил завязки, распахнул горловину, достал пухлую папку. Вернувшись на кровать, вывалил кипу бумаг, зарылся в них.

Бланки, исписанные листы. Сотни человеческих жизней, запечатленных на бумаге. Не только события, о которых рассказали люди, и ответы на вопросы Гранта, но и уйма всякой всячины, увиденной и услышанной в каждом доме, где ему случилось провести часок, а то и денек.

Люди, которых Грант разыскивал в этой горной глуши, принимали его радушно. Из-за его профессии. Из-за того, что он приходил пешком, усталый и исцарапанный ветками, с рюкзаком за плечами. Не было в нем ничего от современности, способной насторожить их, вызвать отчуждение. Да, это самый утомительный способ проведения переписи, но единственный, позволяющий решить задачу, которую поставил перед собой Всемирный комитет.

Где-нибудь когда-нибудь вот эти бланки, что лежат на кровати, и заполненные другими счетчиками, будет изучать кто-нибудь вроде Гранта и обнаружит то, что искал, чью-то линию судьбы, отклонившуюся от общего потока судеб. Явную поведенческую аномалию, сделавшую одну жизнь не похожей на другие жизни.

Конечно, человеческие мутации совсем не редкость. Многие из них на слуху, известны мутанты, достигшие высокого положения в обществе. Например, большинство членов Всемирного комитета. Но качества и способности этих мутантов развивались в рамках миропорядка, под неосознаваемым воздействием среды, которая формировала мысли и реакции, приводя их в некое соответствие с мыслями и реакциями обычных людей.

Мутанты появлялись всегда, иначе бы не развивался человеческий род. Но еще каких-то сто лет назад они не считались таковыми. Их называли великими бизнесменами, великими учеными, великими жуликами. А то и чудиками, уродцами, которых человечество, не терпевшее отклонений от нормы, могло только презирать или жалеть.

Те, кому повезло, адаптировались к окружающей среде, подчинили свои неординарные психические способности общепринятым поведенческим шаблонам. Но эти шаблоны, удобные для обычных людей, вязали мутантов по рукам и ногам, уменьшали их возможности, не позволяли принести максимальную пользу обществу.

Даже сейчас общество, пусть и бессознательно, ограничивает известные ему возможности мутантов, не дает им вырваться из накатанной колеи логики.

Но где-то на планете живут те, к кому, пожалуй, применимо слово «сверхчеловек». Их десятки, если не сотни, и на них никогда не влияли жесткие условия сложного общественного бытия. Вне накатанной колеи их способности развивались свободно.