Джин Вульф - Пятая голова Цербера [сборник litres]

– Нет-нет, вы посмотрите! – Он поднял руки. – Мы, аборигены, не умеем такого делать. Доктор, вы поглядите на мои руки.

– Я думал, их сделали аборигены. Вы сами так сказали.

Мальчик, до той минуты молча слушавший нашу беседу, вставил глухим голосом:

– Зубами обтесали.

То были первые слова, какие я от него услыхал, за исключением нечленораздельной попрошайничьей литании, которую он обрушил на меня при входе.

– А мои руки еще в худшем состоянии, чем у других, – протестующим тоном заметил его папаша. – Вы что, издеваетесь? Я даже шнурки толком зашнуровать не могу. Все, что я умею, доктор, так это сидеть на веслах.

– Значит, их изготовил ваш сын, – заключил я, но, как только слова эти сорвались с моих губ, я понял, что совершаю ошибку. Лицо мальчишки все перекосилось от внутренней боли, какую так легко вызвать у чувствительного подростка, а старик, напротив, аж расцвел от радости.

– Ха! Он? Доктор, он даже хуже меня. Он ни на что не годится, кроме драк с остальными. Они его всегда бьют. А, и еще он умеет читать библиотечные книжки. Он даже банку не научился вскрывать.

– В таком случае мое первое предположение было истинным. Это вы их сделали. Скалывать кремень и придавать ему нужную форму не так-то легко, но все же проще, чем на скрипке играть. Одна рука держит зубило, другая молоток. Всего-то и надо, что правильно поместить зубило и крепко стукнуть.

– Судя по тому, что вы говорите, доктор, вы и сами их делали.

– Да. И у меня получалось лучше, чем у вас.

Неожиданно мальчишка сказал:

– Свободные не пользовались этими причиндалами. Они плели сети из лиан и побегов винограда, а если хотели что-то разрезать, то перегрызали его зубами.

– И он прав, знаете ли. – Голос старика чуть изменился. – Но вы не возьмете их, доктор?

Я ответил, что, если музей в Ронсево спросит моего мнения на этот счет, я посоветую им закупить наконечники, но что я не считаю его достаточно компетентным фальсификатором старинных артефактов, чтобы тратить на это кучу времени, а потом его же еще и разоблачать.

– У нас что-то должно быть, вы поймите это, – произнес он. Впервые у меня не сложилось впечатления, что он клянчит деньги. – Что-нибудь такое, что бы мы могли продать. Что-нибудь такое, что они могли бы взять в руки. Нельзя торговать правдой, так я говаривал жене. И так я учу своего сына.

Я помолчал несколько минут, извинился и пообещал явиться за ними завтра утром. Хотя я ни на миг не сомневался, что они отпетые самозванцы, мнение мое о них сложилось куда более благоприятное, чем я ожидал. Старик по крайней мере не алкоголик, как можно было заподозрить: ни один алкоголик не станет держать в хозяйстве недопитую бутылку стоградусного рома [77]. Он попрошайничает в тавернах только потому, что там легче раздобыть денег, а напитки ему предлагают как бы за компанию. Что до мальчишки, то, перестав изображать из себя имбецила в корыстных целях, он заметно поумнел. Зеленые глаза, тонкая фигура и темные волосы делали его красивым, но скорее чувственной красотой [78].

22 марта . Я повстречался с парой попрошаек, отцом и сыном, без нескольких минут десять и на этот раз захватил с собой магнитофон, которым в предыдущий свой визит пренебрег. (Тем не менее запись вчерашней беседы настолько близка к действительности, насколько я вообще мог ее восстановить по памяти, поскольку записывал почти немедленно после самой встречи. Ничего большего, впрочем, я обещать не могу.) На тот случай, если в болотах водятся съедобные водоплавающие животные, я купил в местной оружейной лавке и тоже взял с собой дробовик. В нем двадцать зарядов, и он кажется немного маленьким, но ничего более достойного там не сыскалось, кроме нескольких однозарядных ружей плохого качества, предназначенных для продажи фермерам. Мой хозяин посоветовал мне взять с собой ружье и торжественно поклялся приготовить все, что я добуду с его помощью, в обмен на половину мяса за услуги повара.

(Мне посчастливилось его поощрить: я подстрелил трех крупных тростниковых куриц, о чьем мясе попрошайка был весьма высокого мнения. Птицы эти немного меньше гусей, окрас у них приятный глазу, зеленый, как у обычного или длиннохвостого попугая-болтуна, и попрошайка заявляет, что это излюбленный компонент аннезийского рациона, – после этого обеда я склонен ему верить, хотя, как и раньше, придерживаюсь мнения, что об аннезийской кухне он знает не больше моего.)

Когда я прибыл на указанное мне место, от хибаролодки не осталось и следа. Там, где она стояла, красовался девственно пустынный участок грязной почвы. Мальчишка слонялся вокруг близстоявшего здания. Он был бос и без верхней одежды. Завидев меня, он сообщил, что отец сейчас занят «нашей лодкой». В два счета облегчив меня от корзины с обедом, которую я нес (обед тоже был приготовлен моим хозяином), он выразил также всемерное намерение понести магнитофон и дробовик, коли я доверю их его заботам.

Он проводил меня на некоторое расстояние вдоль порта, к маленькому плавучему волнолому (он называл его платформой), где я увидел его отца – в синей рубахе со старым красным галстуком. Тот ждал, сидя в лодке, служившей его хибаре крышей днем ранее. Старик с места в карьер потребовал заранее оговоренную плату, но после краткого препирательства согласился на половину суммы. Оставшиеся деньги я ему пообещал выплатить по окончании поездки. После этого я (осмелюсь признаться, с немалыми предосторожностями) забрался в лодку, мальчишка прыгнул за мной следом, и мы отчалили. Отец и сын гребли каждый своим веслом.

Минут пять или около того мы лавировали между стоявшими на приколе в гавани судами, следуя почти неощутимому здесь течению реки. Затем, взглянув в открывшийся меж корпусов двух больших четырехмачтовых кораблей просвет, я увидел так же четко, будто глядел сквозь расщелину в скале на бескрайнюю зеленую долину, просторные илистые луга и топи Сент-Анн, бывшие до высадки первых земных звездолетов истинным раем для аннезийцев – если верить словам старого нищего. Отец и сын налегли на весла. Матрос с одного из больших кораблей послал в нашу сторону несколько шутливых проклятий, мы проскользнули между судами и вырвались в широкие воды Темпуса, взбудораженные недавним высоким приливом.

– Пять километров до Моря-Океана, – объяснил попрошайка, – и, если доктор согласен…

Он прервался, заметив что-то за моей спиной. Я покрутился на сиденье, пытаясь увидеть с носа лодки, что привлекло внимание нищего, но сперва ничего не засек.

– Это сразу за прогулочной палубой корабля по левую руку от вас, – тихо подсказал мальчишка, и тогда я тоже увидел его – серебристый объект в небе, казавшийся сперва не крупнее листка опали. Спустя три минуты он пролетел уже у нас над головами – акулообразный военный корабль длиной чуть ли не в полторы мили. На самом деле он был не серебристым, а цвета стали на лезвии ножа, и я заметил по его краям ряды тонких точек, предположительно наблюдательных постов или световодов лазерных пушек, а может быть, и того и другого.