Сара Ведлер - Созерцатель. Вечная молодость

— Нам всё удалось, — говорю я, как будто худшее уже позади. Однако по глазам Пейшенс читаю, что ей известно, что оно у нас ещё впереди.

Не так-то просто ориентироваться на рыболовном катере. В трюме корабль сродни лабиринту, в проходах висит тяжёлый запах соли и пота рабочих. Вновь и вновь до нашего слуха доносятся голоса, так близко, будто мы всего в паре метров от рыболовов. Мы пытаемся скрыться от них и плотно вжимаемся в стены. Здесь внизу тихо, и у меня даже такое чувство, что наши шаги отдаются неестественно громко, хоть мы и крадёмся на цыпочках.

— Нам нужно где-то спрятаться, — говорю я так тихо, что сама с трудом могу слышать свой голос. В этот момент у меня возникает чувство, что мы бегаем по кругу. Каюты, коридоры, склады. Вновь и вновь.

Вдруг раздаётся оглушительный гул, стены дрожат, и пол вибрирует под нашими ногами. Как только мы отчалим, в трюм сразу же спустятся некоторые из рыбаков, чтобы передохнуть для работы. Мы не можем больше терять ни минуты. Я хватаю Пейшенс за руку и направляюсь к металлической двери, на которой написано «sala de máquinas» [1] Машинное отделение ( исп .). . Затем я открываю её, и шум становится ещё сильнее.

— Туда, — кричу я и вталкиваю Пейшенс в комнату. Затем закрываю за нами дверь, и у меня возникает ощущение, что в любой момент мои уши разорвутся. Недолго думая, я отрываю несколько лоскутков от моего пальто, отдаю два Пейшенс и показываю ей, что их нужно использовать, как импровизированные беруши. Вслед за ней и я делаю то же. Шум становится более терпимым, и я, наконец, могу спокойно осмотреться.

Помещение, в которое мы попали, похоже на цех. Повсюду стоят котлы, от них отходят длинные трубы к потолку. Огромные колёса и винты прикреплены к ним, из бесчисленных вентилей поднимается пар, и неприятно пахнет бензином, жидкостью, которой люди раньше заправляли свои автомобили. Я вновь смотрю на котлы. Даже несмотря на то, что я не хотела бы оставаться возле этих чудовищ, я вынуждена признаться, что это место — довольно хорошее укрытие. Среди толстых труб и моторов нас точно не увидят и не услышат.

Мы присаживаемся между двух котлов. Они такие тёплые на ощупь, и я прислоняюсь спиной к одному из них. Значит, здесь мы проведём следующие часы, пока корабль не достигнет морской границы между Португалией и Испанией. Там рыбаки ещё раз закинут специальные рыболовные сети. Так они надеются, что смогут поймать морских обитателей, находящихся на испанской стороне, по крайней мере, я так предполагаю. У нас в Лондоне рыбаки делают именно так, если они хотят во французские воды. Они продвигаются к серой зоне, как меня учили. Пересекать морские границы на корабле запрещено, однако это не касается забрасывания сетей и ныряния водолазов с гарпунами.

Если мы продержимся до этого момента, то практически спасены. Из Испании я, наконец, смогу связаться с отцом Пейшенс. Я оглядываюсь на неё и улыбаюсь, подбадривая. Она зевает и кладёт голову на спину Мали. Затем закрывает глаза и, кажется, с одного момента на другой, забывает обо всём вокруг. Я сдвигаюсь немного в сторону и устремляю взгляд на дверь. Наконец-то мы едем домой. Уже скоро воцарится покой. Я думаю о последних днях, и, хотя я едва могу дождаться момента, когда Пейшенс будет вновь в безопасности, во мне зарождается тоска. И сожаление. Я поднимаю руку и прикасаюсь к своим губам, чтобы проверить, ощутим ли там ещё хоть где-нибудь поцелуй Сая, но его там нет, и мне становится ясно, что я потеряла это особое чувство, эти «мурашки» по всему телу, ещё до того, как смогла по-настоящему его ощутить. Почти панически я представляю его лицо перед глазами и облегчённо выдыхаю, когда это мне ещё удаётся. Я всё-таки могу сохранить эту оставшуюся от него частицу. Я спрашиваю себя, что будет, когда после этого путешествия, этого краткого мгновения с ним, пройдёт две недели или пара месяцев. Возможно, когда-нибудь я буду вспоминать только его улыбку и глаза и ничего больше.

Совершенно неожиданно мои глаза наполняются слезами, и я торопливо вытираю их. Мой взгляд должен быть ясным, я должна быть в состоянии без промедления воспринимать малейшее движение. Я ещё раз провожу рукой по лицу, после чего снова концентрируюсь на безопасности Пейшенс. Только это имеет значение.

— Джульетта?

Я отрываю взгляд от двери, за которой беспрерывно наблюдала в течение нескольких последних часов. У меня сильная резь в глазах, голова отупела, и мне не сразу удаётся сдвинуться с места и подползти к Пейшенс. Она всё ещё наполовину лежит на Мали. Моя собака — терпеливая подушка и производит довольное впечатление с тех пор, как шум мотора немного утих. Зато с Пейшенс дела обстоят совсем по-другому. Она бледна, у неё зуб на зуб не попадает, а на лбу блестят капельки пота.

— Что с тобой? — встревоженно спрашиваю я и проверяю, нет ли у неё жара.

— Я чувствую себя так, как будто… мой живот… — тихо произносит она. Её взгляд обращён на меня, однако её глаза лишены ясности. Она кажется оцепеневшей, и когда я касаюсь её руки, то ощущаю, как она дрожит.

— А ещё мне холодно. Разве тебе ни капли не холодно?

Здесь вовсе не холодно, воздух душный и знойный.

— У тебя морская болезнь, — говорю я. — Волны тебе не на пользу.

— Морская болезнь…? — неуверенно повторяет Пейшенс. Она, конечно же, понятия не имеет, что это означает, ведь в обычном случае ни один промышленник в жизни не поплыл бы на корабле. Если им нужно пересечь океан, они путешествуют самолётом, а там нет никаких волн.

— Морская болезнь, — объясняю я. — Твой мозг не понимает, почему вокруг нас всё спокойно, ведь твоё тело чувствует, что что-то под нами качается. — Я щупаю её пульс.

— Я думаю … я должна … не знаю …! — В голосе Пейшенс звучит паника. Рывком она садиться. Её кожа стала ещё бледнее. Она закрывает рот руками, потом отворачивается от Мали и блюёт на пол, между котлом и болтом, таким огромным, что он мог бы скрепить весь корабль.

— Успокойся, — говорю я и поглаживаю её по спине.

— Что со мной происходит?

Тяжело и часто дыша, Пейшенс обессиленно опускается на пол.

— Ты должна была сделать это. В этом нет ничего плохого, слышишь?

Я закладываю ей за ухо белокурую прядь, чтобы она не свисала над блестящей лужей, появившейся между колен Пейшенс. Возможно, было бы лучше, если бы врачи из Вудпери объясняли своим ученикам, от каких болезней они защищают их с помощью своих лекарств.

Пейшенс прислоняет голову к холодному металлу.

— У меня такое непривычное самочувствие… Больше всего мне хотелось бы просто спрыгнуть с этого корабля!

На последних словах её голос прерывается, и когда я смотрю на неё, то вижу, как слезы блестят на её щеках. Она быстро утирает их, но на их место приходят новые. Я ошеломлена. Пейшенс никогда много не плакала, даже когда была ребёнком. Ещё младенцем она была, по большей части, весёлой, и в ней таилась какая-то лёгкость. Что-то, что заставляло мир вокруг неё выглядеть необычайно хорошо. Ей как раз исполнилось три, когда ей впервые удалось перенести это добро на других. Когда она научилась делать людей вокруг себя счастливее. Но сейчас, из всего этого, ничего не чувствовалось.