Манон Фаржеттон - Десять дней до конца света

Валентин,

неужели ты вправду думал скрыть от меня истинное положение вещей? Я понимаю, почему ты попытался, милый. Но, хоть я и больна, не держи меня за дуру.

В последние годы я часто злилась на себя за то, что стала камнем у тебя на шее. Я знаю, насколько мое состояние мешает тебе жить, и понимаю, чем ты пожертвовал, – возможно, понимаю лучше, чем ты сам. Лично мне десятью днями больше ничего не даст, а десятью днями меньше будет облегчением. Для тебя же, наоборот, это вопиющая несправедливость.

Если это последние дни, которые тебе остались, ничего дороже этой отсрочки у тебя в жизни нет.

Не может быть и речи, чтобы ты провел ее, поддерживая меня и тетешкая. Ты свободен, Валентин. Это мой тебе последний подарок: я освобождаю тебя от себя, хочешь ты этого или нет. Пусть каждая оставшаяся секунда будет для тебя драгоценностью, хрупкой, как полевой цветок Помнишь, как в то лето ты наотрез отказался собирать маки, потому что я сказала тебе, что в руке они умирают быстрее, чем если оставить их в земле? И как безутешен ты был назавтра, когда они завяли за ночь? Бывают обстоятельства, с которыми невозможно бороться. Отголоски прошлого и темная пелена, накрывшая мои мысли, именно таковы. Не давай горю отнять у тебя то, чего ты заслуживаешь больше, чем кто-либо. Живи и люби что есть сил, Валентин, чтобы никакие сожаления не мучили тебя, если эти взрывы станут концом твоего пути.

Спасибо тебе, что озарил эти тридцать два года нежностью, о существовании которой я и не знала, пока в моей жизни не появился ты. И спасибо за наш незабываемый последний день.

Тебе необходимо подумать о себе.

Я люблю тебя.

Ты не представляешь, как я тебя люблю.

Мама

Не в силах сдержать сотрясающие его рыдания, Валентин снова и снова перечитывает письмо матери; он цепляется за него в отчаянии, как будто, проговаривая нараспев эти слова, может вернуть ее к жизни, отменить ее поступок. Мой тебе последний подарок. Как ей могло в голову прийти, что ее смерть будет ему подарком? Абсурд. Абсолютный нонсенс. Валентин никогда еще не чувствовал себя таким одиноким в этом мире. У него больше никого нет. Он скоро умрет, и у него никого нет.

Он не знает, сколько прошло времени, постепенно свыкаясь с бездной, которую разверзла в нем утрата матери, но, когда его глаза в тысячный раз устремляются на безжизненное тело, слезы иссякают. Он долго смотрит на нее. Потом поднимается, садится у изголовья и бережно накрывает ее белой простыней. После этого он покидает комнату, покидает квартиру, покидает дом, покидает свою жизнь без нее.

Он больше не вернется.

Ч – 204

Сара запирает входную дверь.

Когда Гвен будил ее ночью, она не смогла подняться и вновь провалилась в сон без сновидений до пяти утра. Она садится в машину, где он уже ждет ее. Смотрит в навигатор в своем телефоне, ищет маршрут посвободнее. Таких нет, быстро убеждается она. Им не избежать колоссальных пробок, образующихся в западном направлении. Со вздохом она заводит «рено клио», зажигает фары, включает первую передачу.

Их взгляды встречаются. Она читает в глазах Гвена ту же боль, которую чувствует сама. Они знают, что умрут через несколько дней; покинуть дом значит смириться с этим, как и с тем фактом, что семьи, о которой они мечтали, никогда не будет. Что остается у них без этого замысла, который скреплял их чету, даже когда они были еще не готовы воплотить его в жизнь?

Мы.

Остаемся мы.

И несказанная сила, которую они черпают друг в друге.

Сара жмет на газ и выезжает на шоссе. Десять минут спустя она встраивается в длинную вереницу машин, еле-еле ползущих вперед.

Ч – 204

Лили-Анн смотрит на свою пустую квартиру. Браим забросил домой пару с ребенком и привез ее сюда. Он сказал, что подождет внизу, пока она соберет вещи. Что же ей надо взять? Что берут с собой, пересекая полстраны за девять дней до конца света? Практичное и необходимое. Или, наоборот, всё остальное?

Она достает из стенного шкафа рюкзак, запихивает в него толстый вязаный свитер, две футболки, белье, легчайший спальник, жестяную фляжку, две пачки печенья, семейную фотографию, сделанную прошлым летом, карманный фонарик, зарядник для смартфона, упаковку парацетамола, несколько тампонов, миниатюрный альбом комиксов «Кальвин и Хоббс», зубную щетку.

Перед тем как уйти, она роется на полках в кухне, отыскивает мешочки для льда и наполняет один чистой водой. Подходит к банке с золотой рыбкой.

– Едем на прогулку, Лоум.

Она вылавливает его сачком, осторожно кладет в мешочек, добавляет водоросли и цветные камешки, закрывает и аккуратно укладывает в пластиковый контейнер.

К багажу прибавляется баночка корма для Лоума, Лили-Анн застегивает рюкзак и закидывает его на плечо. Фотоаппарат, оставленный на журнальном столике, она опускает в чехол и вешает на шею, как будто одним этим жестом уносит с собой всех и вся, кого и что сфотографировала за последние годы. Наконец она берет под мышку контейнер, в котором лежит мешочек для льда с золотой рыбкой, и, ни разу не оглянувшись, спускается к Браиму.

Он так и сидит за рулем. Лили-Анн кладет свои вещи в багажник и усаживается на пассажирское сиденье. Ночь озарена сотнями автомобильных фар, на многих машинах иностранные номера – немецкие, бельгийские, люксембургские и голландские. Те парижане, что хотели уехать, столицу уже покинули, другие еще не до конца осознали происходящее или надеются, что кто-нибудь найдет выход, прежде чем взрывы доберутся до них. Лили-Анн и Браиму понадобятся часы, чтобы выехать из Парижа, а если эта бесконечная вереница машин тянется до самого побережья, то доедут они нескоро.

– Ты говорил, что у тебя нет родных? – спрашивает она Браима, когда он вклинивается между двумя автомобилями.

– Как же, есть, сестры на родине, и кузены, и племянники. Но во Франции никого. Я был женат, а потом… А!

Он машет рукой, как будто его история не заслуживает отдельного рассказа. Лили-Анн не настаивает. У них долгая дорога впереди, время откровений еще придет.

Выехав на запруженный машинами бульвар, они говорят обо всём и ни о чём, лишь бы избежать того, что не поворачивается язык произнести.

Они не проехали и пятисот метров, как такси вздрогнуло и, чихнув в последний раз, остановилось. У Браима вырывается ругательство. Ночь разрывают автомобильные гудки.

– Сейчас, сейчас, – бормочет он со злостью.

Вдвоем они доталкивают машину до автобусной остановки. Лили-Анн делает несколько шагов в ночной прохладе.

– Ничего не понимаю, – извиняется Браим, возясь над капотом. – Всё в порядке…

Он на чём свет стоит проклинает электронику. Она машет рукой, мол, ничего страшного, но внутри нее всё кипит и мозг напряженно работает. Как она поедет к сестре, если такси Браима откажет? Впервые она говорит себе, что, возможно, не доберется до родительского дома вовремя, что взрывы поглотят ее раньше. Невыносимая мысль.