Михаил Савеличев - Проба на излом [litres]

– Так ты знаешь, – гнусавит. Нос разбит знатно. – С самого начала…

– Нет, не с самого, – признаюсь. – Ты ведь в курсе – Евтушенко сюда приезжал? Думаешь, ничего не читаю? Так какого хрена повторила эту Великую Грязь?!

– Пусть запомнят и внуки и внучки, все светлей и светлей становясь: этот свет им достался от Нюшки из деревни Великая Грязь, – она убрала руки, подняла лицо, посмотрела на меня. Строго и печально. – Неужели не догадываешься – зачем? Чтобы ты… Понимаешь? С самого начала…

Валю на пол и делаю то, что не должно получиться. Но получается. Отпихиваю голые ноги, забиваюсь в угол.

– Уходи, – говорю. – Уходи… пока…

На столе подсыхают капли юшки. Нюшкиной юшки.

Голова покоится на сгибе моего локтя. Рука затекла. Хочется разогнуть, пошевелить пальцами, разгоняя мурашки, но дыхание слишком спокойное, чтобы его нарушать. Приходится лежать смирно. Единственное, что позволяю себе, – дотянуться до тумбочки и нащупать сигареты. Аккурат рядом с кобурой. Ногтем поддеваю коробку, перекладываю на грудь, открываю, достаю папиросину, с наслаждением прикусываю гильзу.

– Много куришь, – говорит совершенно несонным голосом. – Заболеешь раком легких. Или горла. Или языка. Представляешь, как грустно жить без языка.

– А ты много болтаешь, – чиркаю спичкой, отчего в комнате становится темнее.

Глаза блестят. Смотрит на яркий огонек. Сейчас как никогда походит на девочку. Которой снится кошмарный сон.

– Иногда кажется, никого вокруг нет, – сказала она.

– Кроме меня?

– Особенно тебя. Товарищ Дятлов слишком суров и правилен, чтобы бросать палки подчиненной.

– Воспытуемой, – поправляю.

– Тем более.

– Хочешь? – Протягиваю папиросу. Тянется к ней, вытянув губы, обхватывает и вдыхает дым.

Кашель сотрясает, садится на кровати, потешно стучит ладонями по груди, утирает слезы.

– Дятлов так бы не поступил, – сипит сквозь приступы кашля. – Дятлов – правильный. Лучший.

– И ненавидит всех нас, – добавляю. – Ты понимаешь. Ты столько раз заставляешь меня играть эту роль, что не можешь не видеть его ненависть. В нем нет ничего другого. Посмотри, как он курит. Как разговаривает. Как дышит. Даже его физиологические реакции пропитаны ненавистью. Хочешь, покажу еще раз?

Вытирает слезы. Настоящие, а не папиросные. И кивает. Кусает губы. Сжимает пальцы. Бьет рукой в стену. Терпит. Все стерпит. Даже если рвать на куски.

– Ненавижу тебя, – говорит потом.

– Зачем тогда спасла? Приручила?

– Потому что пока не знаю – чья это ненависть, – мотает головой. – Путаюсь, понимаешь? Нет… зачем спрашиваю… не понимаешь. Недалеко яблочко от яблони. Иногда теряюсь. Думаю, чувствую, хочу, но вдруг ловлю на том, что не соображаю – кто думает, кто чувствует, кто хочет?

– У нас, медведей, гораздо проще, – чешу шерсть когтями. – Если хочу жрать, то иду и жру, а не разбираюсь – действительно ли этого захотел или подумал, что захотел, или показалось, а на деле живот пучит… тьфу! Или вот захотел кого-нибудь порвать. И снова не думаю: весна так действует или медведица рядом пробежала…

– Тьфу, – говорит. Не любит, когда увлекаюсь рассказами о житье-бытье в лесу. Злю специально, чтобы отвлечь.

– Давай проветримся, – предлагаю. Нужно вытащить нас из дома. На свежий воздух. На мороз. – Покажи город. Вдруг и медведю понравится здесь?

И вот шагаем рядом. И рядом шагают люди. Если бы не они, Братск подавлял бы пустотой. То ли дело в лесу! Куда не взглянешь – везде деревья. А тут – дома, дома, дома. Но далеко. Так далеко, что не добежать при опасности. От чего шерсть на загривке топорщится. Жалею, что напросился. Да еще в таком виде. Думает в женской шкуре хоть капельку почую, каково это. И не понимает – это видимость. На самом деле – такой, как всегда. Огромный, лохматый, вонючий, только из леса. Щелкаю зубами и опасливо втягиваю морозный воздух.

– Ой, мама, мишка! – Маленькая девочка показывает рукавичкой. – Мишка идет!

Мама нетерпеливо дергает ребенка. Потому как торопится. Потому как не видит никакого мишки. И никто не видит. Рядом новая старая подружка. С которой и в кино, и в кафе, и на танцы.

– Это – кольцо Мира, вон там – кафе «Маша и Медведь», гм…, а если повернуть туда, выйдем на Шишкинский проспект, – обгоняют прохожие, но не торопимся. – Тут теперь все знакомо. А раньше из дома страшно выйти, представляешь? В голове не укладывалось – как это без конвоя пойти гулять. Да еще куда захочешь.

Снег скрипит под лапами. Чуется непонятный запах. Как из розеток в доме. Только гуще. Пахнет электричеством. Вязким. Сильным.

– Тут на попутках можно бесплатно из района в район перебираться. Как во время стройки Братской ГЭС. Районы на месте поселков образовались, а между ним тайга да дорога. Выходишь на трассу и голосуешь, ну, руку поднимаешь, показываешь водителю, что подбросить надо. В Падун, Энергетиков, Низы. Хотя попадаются такие, из новеньких, рубль цыганят.

Ничего не понимаю, что говорит. Но это и не важно. Голоса вполне достаточно.

– Смотри, только сейчас замечаю, сколько в Братске медведей – на детских площадках фигуры и горки в виде медведей, кафе, опять же, а вот, смотри-смотри, переулок Медвежий! А вон на торце дома Шишкин «Утро в сосновом лесу»! И фонтан с медведем! С гидромедведем! Давай считать, сколько медведей встретим?!

Всхрапываю, соглашаясь, считаем, потом сбиваемся. Слишком много.

У витрины магазина останавливаемся. Искусственные люди в ярких тряпочках. У нее таких нет.

– Попробуем? – сжимает мой загривок, будто набираясь храбрости. – Примерим и купим. Если понравится.

Ворчу недовольно, но послушно следую, а войдя внутрь поднимаюсь на задние лапы, потому как толчея. Кажимость не рассеется, но так удобнее следить за шапочкой, которая плывет среди плотной толпы. Раздвигаю заросли человеческого общежития, протискиваюсь, иду след в след.

– Ой, девушка, не толкайтесь…

– Вы тоже в очереди стоите?

– Товарищи, артикул А в одни руки только по одной штуке!

– Говорят, из-под прилавка у них такое выгребли…

– И это в наш век прогресса и прогрессивки!

На вешалках цветастые тряпочки. Платья всех фасонов. Будто весна пришла. Яркая.

– Как тебе это? А вот это? Или лучше поскромнее – такое вот?

Не поспеваю. Вертится перед зеркалом. Прикладывает то одно, то другое платье. Срывается и бежит за занавеску, чтобы потом выглянуть – одна голова – и шепотом попросить помочь с замочком, который заело на полпути. Помогаю как могу, стараюсь не поцарапать кожу когтями.

Покупаем все, что приглянулось, и возвращаемся с охапкой свертков.

– Чем больше платьев, тем определеннее девушка, – говорит.