Михаил Савеличев - Проба на излом [litres]

– Медведь? Шатун? – ужасаюсь. – Как же так… А милиция?

– Мусора с ним в доле, – хохотнул Коля. – Они со всеми в доле. И за всеми… ик… следят… – мутный глаз уставился, словно подтверждая – и алкоголик-сосед не спускает залитых проспиртованных глаз с невесть откуда взявшихся в его доме. – За всеми! – Кривой палец с обгрызенным ногтем и глубокой траурной каймой уставился в небо, шевельнулся из стороны в сторону, словно даже ему сложно удержать равновесие. – Тобой… мной… им… ам-ам, буль-буль… Почитай, почитай, – и будто в опровержение собственного совета повернулся спиной к газетному стенду, оперся об него спиной и принялся лениво шарить по карманам. Закурил трясущимися руками.

Протягиваю мятый рубль. Коля взял, посмотрел на просвет.

– Вам опохмелиться нужно.

– Это да… – сунул рубль в карман. – Ну, кто предупрежден, тот стреляет без предупреждения… того… осторожнее… с медведём… шатун и есть шатун… наш лесок за домом как кличут? Медвежий бор… то-то… – Оттолкнулся от стенда, покачнулся вперед так, что кажется – упадет, но удержался, побрел, запинаясь, качаясь из стороны в сторону. Шалтай-Болтай.

Газета «Вечерний Братск» радовала чем угодно, но только не заметкой о медведе-шатуне, который бродит по городу и жрет кого попало. Дважды просматриваю все статьи, кое-какие даже прочитываю. Ничего.

Белая горячка – страшное дело. Кому-то зеленые черти чудятся. Кому-то статьи в газете.

– Эй! – Откуда-то сверху.

Поднимаю голову и вижу монтажника. Спускается со столба.

– Закурить не будет?

– Не курю.

– Ну, кричи, если что, – и вновь ползет к проводам.

С электричеством неладно.

Он настолько вжился в роль, что даже здесь от него воняет перегаром и несвежим бельем. И рожа соответствующая – мешки под глазами, морда опухшая, щетина. Контингент, будь он неладен. И если бы не знал Колю еще с курсантской скамьи, то решил, что дело близится к пополнению славного миллиона. Причем отягощенного циррозом. И кариесом.

– Братск это тебе не анклав Спецкомитета, – сипит Коля, догадываясь о чем думаю. – Там все по-честному – если пить, так пить. И одеколон тоже.

Наливаю воды из графина, подвигаю ближе. Он хватает и жадно глотает. Рука дрожит, небритый кадык ходит вверх-вниз.

– Ты мне должен, начальник, – сипит Коля. – В то время как космические корабли бороздят просторы Большого театра, у меня на поллитру не хватает.

– Будет, – обещаю. – И поллитра, и головомойка. Ты мне тут что, стервец, пишешь? – хлопаю по тощей папке рапортов.

– Правду, начальник, истинную правду, – Коля пускает слезу. – Все, как на духу. Как акын хренов. Что вижу, то пишу.

Открываю папку, достаю бумажку и зачитываю отчеркнутое красным карандашом место:

– Прогуливались в лесочке с дрессированным медведем. Медведь ходил на задних лапах и точил когти о стволы деревьев… И кто это у нас такое написал? Пришвин? Бианки? Ах, нет, такое у нас написал штатно-добровольный сотрудник Спецкомитета, выполняющий под прикрытием важную народнохозяйственную задачу дегустации всех напитков, выпускаемых ликеро-водочной промышленностью Советского Союза. Так?

Коля хмурится. Забывшись, опрокидывает стакан профессиональным жестом потомственного алкоголика, подставляя обложенный белым язык водяным каплям.

– Так и знал, – с горечью говорит. – Именно эта фраза. Не надо было про когти писать, не надо. Анималист хренов.

– Остальное, надо полагать, чистая правда, а не порождение отягощенного алкоголем разума.

Коля щерит зубы, от вида которых наш штатный стоматолог содрогнется и заплачет как дитя. Вытирает кулаком юшку.

– Я присягу давал, начальник. Я такое видел за время работы с патронажем, любой обосрется. В таких передрягах побывал, откуда не выходили те, которые собственным глазам не верили. А я своим глазам всегда верил, начальник. И хоть вижу хреново, но дома бинокль есть. Непропитый, сука. Сколько раз рука поднималась пропить, но так и не поднялась. Потому как от этого бинокля жизнь моя дерьмовая зависит. И подачки ваши спецкимитетские. Я в этот блядский бинокль на твою поблядушку смотрю, начальник. Кто захаживает. Кто выхаживает. Куда ходит. Куда заходит.

– Это ценный сотрудник Спецкомитета, – морщусь. Неужели со стороны все так и выглядит? Пригрел майор сожительницу. Днем она его в кабинете обслуживает, а ночью – на конспиративной квартире? Плевать, как выглядит. Главное – чтобы дела шли, и мировая революция победила.

– Вот-вот, – кивает Коля, – ценный. Я – ценный. Она ценная. Только у нее еще дырка подходящая. А у меня – желудок. Сопьюсь я, Дятлов. Нахрен сопьюсь. Потому как творится хрен знает что… То часы останавливаются… то программа «Время» несколько раз на дню… и все после въезда этой… я потому и часы с телевизором пропил, понимаешь… Ты бы меня в больничку определил. Для профилактики. Ротанул бы на ротаторе. Я куда угодно готов, хоть на кукан, только не обратно, – Коля вышел из роли.

– Кто-то должен делать грязную работу, – говорю. Дежурная фраза. Фраза – оскомина. Которую говорим сами себе, когда приходится закопаться в эту грязную работу по самые локти. У кого-то кровь, у кого-то – дерьмо. Коля кровь никогда не любил. Поэтому выбрал дерьмо.

– В ней что-то имеется, – говорит он. – То самое, недокументированное. У тебя есть догадки?

– Догадки, – повторяю уклончиво. – Гипотезы. Случай, бог-изобретатель.

– Мог бы поделиться, – Коля твердой рукой наливает воды. Пьет. Вроде ничего не изменилось – тот же кадык, та же щетина. А человек – другой. Усталый разведчик. – Но ты не желаешь сбить мой настрой.

Почему-то вспоминаю – в училище у него было прозвище Ведмедик клюшконогий – то ли из-за кривых ног, то ли из-за пристрастия к этим конфетам.

– Не желаю сбить твой настрой, – отвечаю эхом.

– В ней ощущается нечто притягательное, – он щелкает пальцем.

– В нем, – поправляю. – Думай об объекте как «он».

– Не то имею в виду, – говорит Коля. – За мужеложца принимаешь? Дело шьешь, начальник?

– Продолжай, продолжай. Твое мнение очень важно для нас.

Коля встает со стула, подходит к окну, смотрит.

– Ты даже не представляешь, как я скучаю по нашему архипелагу. Что ни говори, а островная жизнь навсегда тебя меняет. Кстати, ты в курсе, что в Братске бывал Фидель?

– Какой Фидель?

– С бородой, – показывает Коля. – Барбудос. Куба. Венсеремос. Монкадо.

– Может, врача? Инъекцию? Что-то цвет глаз твоих не нравится, – говорю заботливо. И абсолютно без ерничества.

– Перестань. Вы тут, на архипелаге, совершенно уверены, что все контролируете. А вот вам, – рубанул по сгибу локтя ребром ладони. – Кое в чем и мы не лаптем солянку хлебаем.