Михаил Савеличев - Проба на излом [litres]

Дятлов ничего не ответил. Достал пачку сигарет, долго щелкал зажигалкой, отчего сильнее запахло бензином, прикурил от бледного огонька.

– Смешанное состояние по-научному, – добавляет шофер.

– У нас тут везде смешанное состояние, – бурчит Дятлов. – За что ни возьмись. Или за кого.

– В «Технике – молодежи» писал, будто из времени можно материю получать.

– А самогон из него гнать нельзя? – Дятлов все больше раздражается, но шофера прет.

– Или вот еще… – начал было Леня, но Дятлов махнул рукой, и тот замолчал. КПП.

Перед шлагбаумом машина остановилась, в окно заглянул знакомый, увидел нас и подмигнул.

– Всегда ты, Кондратий, со своими штучками, – поморщился Дятлов, но удостоверение предъявил.

– Служба есть служба, а табачок врозь, – сказал знакомый, обретя имя Кондратий. – Хватаем всех подряд. Я тут краем уха слышал, от вас медведь дрессированный удрал?

– Мы его на свою голову на велосипеде научили кататься, – ответил Дятлов. – Вот на нем и укатил.

– Ну, тогда проезжайте.

Я один. Только ее запах. Но он не успокаивает. Наоборот, будоражит. Она ушла. Взяла чемоданчик, чмокнула в нос. И ушла. Без объяснений. Как всегда. Она ничего не объясняет. Я не в обиде. В таком виде я ничего не могу понять. Могу только лежать. И дышать. И вздыхать. И взрыкивать. Но только тихо. Чтобы никто ничего не услышал. Ниточки сознания еще вьются внутри. Я старательно их держу. Ведь я – человек. И я – зверь. Она говорила – человек произошел от обезьяны. То есть человек тоже зверь. Так в чем отличие? Только в том, что я это про себя знаю. И не хочу от этого отказываться. Быть зверем – приятно. Быть человеком – утомительно.

Может, поэтому зверь постепенно поглощает человека? Я устал. Я очень устал. Я тоскую по укрытой рекой каменной берлоге, в которой спал, и куда приходила пища. Тоскую по лесу. Тоскую по воздуху, по воде, по запахам. Не будь ее, давно вернулся откуда пришел. Найду дорогу. Точно так, как нашел дорогу тогда. Сбежав от огромного человека с густым мехом на лице. Или он сам меня отпустил? От него пахло соленым и жарким. Будто солнце прокалило. Я сидел на цепи и выл. А он присел рядом и выпускал изо рта вонючий дым. Почему тот, с кем я жил, отдал меня? Он волок на цепи сквозь лес, чтобы отдать человеку с густым мехом на лице. Он предал меня. Или пытался спасти?

Наверное, он знал, что за мной все равно придут. Никто не позволит человеку жить в лесу. Только зверь может жить в лесу. Но тогда что делать с человеком в себе? Сожрать?

Мне надоедает лежать. Устал думать. Зверь не должен думать. Зверь должен есть. Зверь должен спариваться. Зверь должен бродить. Поднимаюсь с пола и бреду на кухню. Но в двери застреваю. Приходится вставать на задние лапы. Как в цирке, который показывали по телевизору. Там такие же изображают из себя людей. Катаются на велосипедах. Ходят на задних лапах. Носят одежду. А что еще может человек? А что, если они и впрямь такие, как я? Я не один. Нас много. Все люди такие. Но люди скрывают правду от нас самих.

И она в углу. Ее давно нет, но она продолжает сидеть в углу. Как тогда. Когда втолкнули в комнату и закрыли дверь. Смирная. Сейчас. Не кричит. Не гонит в лес. Не обзывается. Не говорит плохие слова.

Подцепляю когтем кран, раскрываю пасть, захватываю языком воду. Мерзкая вода. Пахнет мертвечиной. Но жажда сильнее. Поэтому пью. А потом опускаюсь мохнатым задом на табурет. Человек внутри думает, что это смешно – огромный зверь сидит за столом, понурив башку. Но зверь не знает, что такое смешно. Зверь знает, что такое вкусно. Зверь знает, что такое приятно.

За окном лес. Дом стоит на краю города и смотрит окнами в лес. Как избушка в сказке. Только не поворачивается. Если положить башку на подоконник, то можно смотреть туда. В такой близкий лес. Туда, куда мне хочется. А зверь привык получать то, что ему хочется.

Стук. Кто стучит?

– Откройте, это электрики… ожидается сильный скачок напряжения, надо проверить электропроводку!

Разговор завел Кондратий. В очередной командировке, в очередной пустой гостинице, на одном из обитаемых островов архипелага Спецкомитета. На столе соленые огурцы, в стакане водка, в тарелках цыпленок табака. Сапоги сброшены, мундиры расстегнуты, портупеи висят на вешалках, уцепившись железными ртами за крючки. Выпито за встречу. Выпито за контору. Выпито за друзей. И даже за врагов выпито. Дым коромыслом.

– У меня есть совершенно фантастическая девочка, – сказал Кондратий.

– Отправляй к нам, – предлагаю. – Фантастика – наш профиль.

– Не в том смысле, – покачал сигаретой между пожелтелыми пальцами. – Ишь какой. Скорый.

– Как «Красная стрела».

– Нет, свою Лизу вашим вивисекторам не отдам. У нас на нее грандиозные планы. Такие планы, что первые пятилетки покажутся… покажутся… – он сбился, защелкал, выискивая словцо. – В общем, не отдам, и не проси.

– И не прошу.

– Что ты знаешь о Братскгэсстрое?

– Они строили Братскую ГЭС.

Кондратий посмотрел укоризненно:

– А еще скажи, что они возводили Братск.

– Они пол-Сибири обустроили. Всякий знает. Почитай в ОГАС соответствующие папочки.

– Папочки у деточек, – сказал Кондратий и выпил. Не чокаясь и не предлагая последовать за ним. – Что в тебя нравится, так это юмор.

– Стараемся, товарищ капитан, скрасить ложкой юмора бочку жизни. Иначе не проживешь. Архипелаг суров.

– Суров, – согласился Кондратий. – Вот вы возитесь там со своим патронажем и дальше детей своих чудовищных ничего не видите.

– Почему не видим? Видим. Вот, например, завелся у нас в Братске медведь-шатун. Представляешь? Забрел из тайги в город и устроил охоту на людей. А мы его ловим. На живца.

– Черте че и с боку бантик. В огороде бузина, а в Киеве дядька.

– Кстати, о бузине…

– Хватит, – хлопнул ладонью по столу Кондратий. – Я говорю серьезно. Дело тут нечистое.

– Злоупотребления? Моральное разложение? Штурмовщина и приписки? Валютные махинации? Обратись в ОБХСС.

– А что, если есть патронажные организации? – Кондратий прищурился. – Как тебе такая загогулина?

– Загогулина как загогулина, – пожимаю плечами. Мало ли под водочку да под закусочку кому чего в голову придет. – Не умножай, друг Кондратий, скорби в наших мирах.

– Помнишь несанкционированных разведчиков будущего? – Кондратий освежил водку в стаканах. – Там еще твое патронажное дитя участвовало?

– На память не жалуюсь, – говорю сухо и промачиваю горло. Но чему обижаться? Манеры такие у товарища Хвата, манеры.

– В общем, работают братья-товарищи, работают, за что тебе отдельная благодарность.

– Служу Советскому Союзу!

– Вольно, майор, вольно. Я ведь не к этому разговор веду. А к тому, что появилась у них задумка описать некую организацию, которая исследует нечто неисследуемое и непознаваемое. Этакий гротеск на нашу действительность.