Михаил Савеличев - Проба на излом [litres]

– Принято, – кивает человек и направляется к пульту ЭВМ, где размещаются операторы в таких же халатах и масках.

– Почему они в масках? – Это кажется важным.

– Ха, зрит в корень, а, Маркович? – Иван Иванович одобрительно усмехается. – Дети патронажа все такие догадливые? – Он наклоняется к уху и шепчет: – Потому что они – мертвяки, понимаешь? На строительстве ГЭС столько молодых полегло, вот и приспособили лучших для обслуживания лаборатории. Все как на подбор – ударники, члены бригад коммунистического труда, красные флагоносцы. Только, тс-с-с-с, – он словно в шутку палец к губам. – Им не говори. Не любят они, когда их поминают.

Раздается тяжелый гул. Ртутный шар качается вверх-вниз, изменяет форму – вытягивается каплей, бугрится, становясь похожим на кисть винограда, выпускает отростки, которые тянутся к каталке. Стоящий рядом человек рывком сбрасывает простыню. Успеваю увидеть окровавленное, размозженное, с пучками бурой шерсти, будто это нечто при жизни угодило под копру.

– Узнаешь старого знакомого? – спрашивает Иван Иванович.

И только тогда понимаю – что это.

Кто это.

– Спецодежду, – приказывает Иван Иванович.

Люди в масках подносят бумажные пакеты. Внутри прорезиненные халаты до пят, очки-консервы. Через такие не на мир смотреть, а на сварочные электроды. Иван Иванович кидает:

– Облачайся. Сейчас здесь станет неуютно.

Как будто до этого обстановка располагала к неге. Слушаюсь и повинуюсь. Поглядываю на останки Медведя. То, что это он, не сомневаюсь. Но в душе ничего не шевелится. Ни горести, ни печали. Будто все понарошку. Как в игре. Детской игре.

– Электричество, которое вырабатывает Братская ГЭС, – особое, – говорит Иван Иванович тоном лектора. – Причину мы так и не смогли установить, но, возможно, влияние здешних мест. Не случайно тут все покрыто петроглифами. Тысячи лет шаманили, духов вызывали. Теперь наша очередь. Все готово, Арон Маркович?

– Да, – кратко отвечает Гиндин. Дает знак людям в масках.

Пахнет грозой. Ртутный шар гуще обрастает иглами, становясь похожим на ежа. На кончиках вспыхивают крошечные молнии.

– Увеличить напряжение!

Вздрагиваю от этого рева. Не сразу соображаю – кто?!

Гидромедведь. Схватившись пальцами за очки, широко разевая рот. Кажется, он увеличился в размерах, прорезиненный плащ угрожающе натянулся. Еще немного – из гладко выбритого лица полезет шерсть. Как в сказке «Морозко». Дурацкая мысль. Но другой нет.

– Где разряд?! – ревет Гидромедведь. – Где разряд, вашу мать?!

– Подключаем генераторы Козырева, – шелестит ответ. – Высокое сопротивление материала…

И вспыхивает. И грохочет. И пронзает. Сквозь тело пропускают ток. Всю мощь Братской ГЭС.

…Кричи! Кричи, завтрашний день! – говорят братья Рубацкие, прикованные золотыми цепями к проводам ЛЭП…

Нет. Не через тебя. Много чести тратить на тебя живительное электричество.

Молнии танцуют по столу. Будто огненные иглы вышивают сложнейший узор. Узор жизни из спутанного клубка смерти.

…Люблю тебя, дурака, говорит Нася…

– Ну, как?! – почти благодушно ревет на ухо Гидромедведь. – Вот оно, на что электричество идет! Не только лампочки в комнатах зажигать! Жизнь, понимаешь?! Жизнь!

В нос бьет вонь паленой шерсти, сгоревшего мяса. Тошнит. Выворачивает. Но стою и смотрю. Как на столе набухает кусок освеженной туши. Видно все до последнего сосуда, сухожилия, мышцы. А затем затягивается пленкой кожи. Обрастает шерстью. Но это еще не жизнь. Это только сосуд, в который предстоит вместить жизнь. Сосуд вздрагивает, шевелится, скрючивается, расправляется. Будто опарыш.

– Думаешь, мы его убили?! – хохочет Гидромедведь. – Нет, мы нашими медведями не разбрасываемся! Себе дороже! Мы их дрессируем! Дрессируем, понимаешь?! Понимаешь?! Думали не поймем вашу сказочку с «Обыкновенным чудом»?! Поняли! А вот и ответка от нас! Так и передай!

– Разрыв пространственно-временного континуума, – бубнит кто-то. – Обращение темпорального потока. Требую дополнительной мощности. Требую дополнительной мощности.

…Распалась связь времен, сказал Кондратий Хват и подмигнул…

Арон Маркович является из светящегося тумана, облаченный во все тот же прорезиненный плащ:

– Иван Иванович, прошу вашего разрешения на ввод резервных генераторов Козырева на Сельгонской площадке. Подстанции ЛЭП-пятьсот готовы к переброске мощностей.

Рука Гидромедведя так стискивает плечо, будто требует разрешение, будто не он – главный распорядитель действа.

– Разрешаю! И готовьтесь к операции пересадки.

Операция? Еще один вопрос без ответа. А рука подталкивает ближе к столу, по которому растекается непрерывный огненный поток. Ртутный еж пульсирует, бьется, словно сердце. Может, это сердце и есть? Сердце Братской ГЭС?

– Смотри, стрекозиха, смотри, – Гидромедведь не кричит, а дышит в ухо. – Воскрешение мертвых – ерунда… любой здешний шаман призовет душу умершего и вложит в мертвое тело. Прошедший этап. Тупиковая технология. А вот обратить время вспять?! Каково, стрекозиха? От смерти к жизни… от старости к рождению… смотри, стрекозиха, смотри…

Сквозь проблески молний мало что видно. Слезы по щекам. Веки напухают, и кажется, будто глаза смотрят сквозь щелочки.

Темная масса колышется, а затем резко опадает, уменьшается, исчезает.

И тут же все прекращается.

Молнии. Рев. Вой. Свет.

Нет ничего.

Ничего нет.

– Эмбрион готов к пересадке, – информирует потусторонний голос.

…А кто это у нас тут такой маленький? Кто у нас тут такой мокренький? Иван и Анна склоняются, все ближе, ближе, ближе, и хочется кричать, кричать, кричать…

Урсвельд, земля Передняя Померания (Группа Советских оккупационных войск в Германии)

Владимир Семенович Дятлов родится 29 декабря 1937 года в Москве в семье кадрового военного. Родители его вскоре разведутся, ранние годы он проведет с матерью, и только после войны переедет к отцу, к тому времени военному коменданту небольшого немецкого городка Урсвельд в советской оккупационной зоне Европы. Там и произойдут события, которые определят дальнейшую судьбу Дятлова.

Именно в Урсвельде он познакомится с Аней Иванович.

Учитывая специфику послевоенной оккупационной зоны, детей в школе будет мало. Особенно старшеклассников. Пять-десять человек в классе – уже хорошо, а потому обучение будет смешанным – мальчики и девочки вместе, в отличие от того, к чему Володя привыкнет в обычной московской школе. Не будет хватать преподавателей, по многим предметам учителей будут подменять родители учеников. Но все это искупится огромной свободой. Зачастую учитель, а точнее тот, кто его замещал, будет давать классу задание для самостоятельной проработки и, оставив кого-нибудь за старшего, спешить в другой класс, где его тоже будут ждать ученики. Учиться окажется весело, опять же в отличии от суровых правил обычных советских школ с их телесными наказаниями за любую провинность, военизированностью учебной программы, нацеленной даже после Победы готовить солдат, а не мирных специалистов.