Михаил Савеличев - Проба на излом [litres]

– Четыреста двадцать метров до верхнего бьефа, – отвечает Арон Маркович, и кажется он еще больше скукоживается, сжимается. Он тоже ощущает на плечах невыносимую тяжесть реки.

– Так вот, – продолжает Иван Иванович будто сказку, – прежде чем заливать сюда бетон, надо было оценить размеры каверн. Для этого организовали специальную бригаду спелеологов – у нас на стройке ребята с какими только профессиями и увлечениями не находились. Они-то первыми сюда и проникли… – он резко обрывает рассказ, хмурится, словно вспомнив что-то нехорошее. Хлопает по карманам, вытаскивает сигареты. Когда спичка все же зажигается неуверенным, влажным огоньком, с потолка срывается капля и точнехонько на тлеющий кончик сигареты.

– Не любит он этого, – не оборачиваясь говорит Арон Маркович.

– Черт… – Иван Иванович мнет сигарету и бросает в дренаж. – Он в таком виде…

– Он в любом виде не любит.

– Суеверия.

Длинный извилистый ход, проточенный в скальной толще, преграждает тяжелая бронированная дверь с рычагами и кольцом, какие устанавливают между отсеками на подводных лодках, как это показывают в кино. Арон Маркович с кряхтением сдвигает рычаги, крутит кольцо и налегает на дверь. Яркий свет вырывается изнутри, и на мгновение кажется, что сейчас каким-то чудом выберемся на поверхность, под солнышко. И нет никакого спуска на лифте глубоко под тело плотины, и нет длинного коридора. Ничего нет. Только кошмар, которому пора завершиться пробуждением.

Пещера. Огромная, ярко освещаемая десятками прожекторов под высокими сводами, в нишах между оплывших сталактитов, на подножках на полу. Кажется они хаотично направлены в разные стороны – одни светят в лицо, заставляя жмуриться, прикрываться ладонями, другие упираются в пол, стены, свод, отчего перекрестья лучей создают светящееся облако, в котором не отыскать ни единого следа тени. Даже намека на тень.

– В пятьдесят первом здесь впервые работала изыскательская экспедиция, – говорит Иван Иванович, и невольно вздрагиваю от его голоса, который обретает почти гипнотическую силу. – Точнее сказать, то была археологическая экспедиция, изучавшая ангарские петроглифы. Знаешь, что такое петроглифы, стрекозиха?

– Картинки на камнях… от первобытных людей, – еле выдавливаю.

– Молодец, – одобрительный тычок в плечо. – Экспедицией руководил академик Окладников, я с ним потом несколько раз встречался в Москве, выяснял обстоятельства… после того, как обнаружили эту пещеру. Показывал ему снятые здесь петроглифы. Не говорил, конечно, что они в пещере, говорил, что снимали на камнях, которые ушли на дно Братского моря. Иначе академик бы еще одну экспедицию организовал. А так – ушли на дно и баста. Вот, погляди, – подталкивает к стене.

Рисунки кажутся выведенными тонкой кистью на камне. Свет прожекторов их не скрадывает, а словно проявляет, отчего они проступают на поверхности с невероятной четкостью.

– Двадцать пять тысяч лет, – говорит Иван Иванович. – Не верится, да? Что от наших сооружений останется через двадцать пять тысяч лет? Или, хотя бы, через тысячу лет?

Стилизованные изображения людей, животных, деревьев, солнца. Что-то узнаваемо, что-то кажется лишь хаотичными насечками, пробой резца художника. Но медведя узнаю сразу. Его изображений больше всего.

– Окладников говорил, медведь был тотемом местных племен. Поэтому и рисовали его во всех видах. Ихнее божество, – Иван Иванович хмыкает. – Знал бы академик…

– Козырев знал, – говорит Арон Маркович. Негромко так говорит, словно себе под нос, ни к кому не обращаясь, но рука Ивана Ивановича стискивает плечо так, что чуть не вскрикиваю.

– Даже не поминай о нем, – цедит директор. – Ладно, насмотрелись. Дальше пошли.

Идем дальше.

Иван Иванович все еще держит за плечо, и на ум приходит сравнение с поводырем, будто здесь, в этой пещере, директор слепнет, но не показывает вида, и чтобы не споткнуться, не задеть установленные там и тут прожектора, свисающие сталактиты, ему приходится на кого-нибудь опираться.

– А вот и наш оживляж, – говорит Иван Иванович. – Сколько мы тут Лазарей на ноги поставили, а, Арон Маркович?

– Много, Иван Иванович.

Непонятное сооружение. Металлический шар, огромный, массивный, нависает над самой обычной больничной каталкой, на которых возят на операции. Или в морг. На такой возили в Спецкомитете. От воспоминаний озноб прошибает. Иван Иванович, наверное, чувствует, но понимает по-другому.

– Не боись, – треплет по плечу. – Свинья не выдаст, медведь не съест… Хотя… хотя он это может, так ведь, Маркович?

Шар медленно вращается. Словно колоссальная капля ртути, которая вот-вот оборвет вытянутую из нее нить, плюхнется на каталку, разобьется на множество тяжелых металлических брызг, сбивая и ломая стоящие вокруг тяжелые ящики с огромными бобинами магнитных лент, притулившийся неподалеку пульт ЭВМ и широкий, словно ткацкий станок, АЦПУ, из которого выползала такая же широкая полоса бумаги.

– Как тебе твой дружок понравился? – вдруг спрашивает Иван Иванович.

– К-какой? – заикаюсь от неожиданности.

– Да тот, что на станции Зима провожал, – усмехается Иван Иванович. – Времени в обрез было. Пришлось переносными генераторами мертвяка оживлять… Ваня, кажется? Да, Ваня… халтурка та еще. Сколько он протянул, Маркович?

– Я за каждым мертвяком не слежу, – сухо отвечает Арон Маркович. – Куда все подевались? – Он вертится на месте, вытягивает шею, стараясь кого-то высмотреть в сиянии прожекторов.

Словно в ответ раздались гулкие шаги множества ног.

Люди в белых халатах. Носилки, прикрытые испятнанной кровью простыней. На лицах респираторы, делающие их похожими не на врачей, а на персонал атомной станции, где случился выброс радиоактивного материала.

– Все подготовлено, Иван Иванович, – последний из идущих подходит к нам. Голос из-под маски звучит глухо, но он не стягивает ее с лица. – Генераторы выходят на расчетную мощность. Нагрузка с третьей и пятой турбинами ГЭС синхронизирована.

– ЛЭП-пятьсот выдержит? – спрашивает директор. – Или как в прошлый раз? Весь плацдарм на голодный паек посадите?

– Должна выдержать, – говорит человек. – Подключим резерв Сельгонского континуума.

– Там и так черте че творится, – вмешивается Арон Маркович, неотрывно наблюдая как с носилок нечто под окровавленной простыней перегружается на стол под ртутный шар. – Кто-то в Сельгонских болотах снежного человека видал.

– Они еще и не такое увидят, – обещает Иван Иванович, – если не перестанут спирт глушить. Лох-Несское чудище, например. Но, на всякий случай, предупредите людей. Пусть на время перекроют трассу.