Михаил Савеличев - Проба на излом [litres]

Вызнав, что Володя поет и играет на гитаре, Шварцшильд настоит, дабы Гамлет разбавил суровый шекспировский текст балладами собственного сочинения. Баллад у Володи сохранится во множестве со времен Урсвельда, режиссер, выслушав их, одобрит, и Дятлов вновь запоет на сцене, но только не концертной, а театральной, и не сладкозвучным голосом «советского Робертино Лоретти», а надтреснутым, хриплым, который захватит зрителей особым магнетизмом. И никакого ступора. Никакой нужды даже мысленно видеть перед собой образ белокурой девочки… Володя будет играть и петь. Петь и играть. Будет выкладываться, словно на марш-броске с полной выкладкой. А ведь при этом никто не освободит его от курсантских занятий, поблажек не даст. Театр театром, а служба службой.

Наверное, именно тогда, в один из долгих нарядов, когда Володя будет дневальным, или, как это называлось у курсантов, стоять «на тумбочке», у него и зародится крамольная мысль: тем ли он будет заниматься? Насколько правильный сделает выбор? Может, ему следует пойти по артистической стезе? Когда он заведет об этом разговор с Борисом Мигдаловичем, тот, вопреки своим же убеждениям о блестящем будущем народных театров и неминуемом исчезновении театров профессиональных, всплеснёт руками, обнимет Володю и со слезой в голосе объявит, будто давно этого ждет и даже, предчувствуя подобное решение народного самородка, переговорил кое с кем в театральном училище. Дело за малым – рапорт об увольнении, который Володя и положит на стол комиссара Высшей школы МГБ СССР генерала-майора Ляпина.

Ляпин удивления не выкажет, внимательно с рапортом ознакомится, неторопливо достанет из коробки «Казбека» папиросу, разомнет курку, закурит и только сделав пару затяжек осведомится у стоящего навытяжку курсанта: понимает ли тот, что последует, когда рапорту дадут официальный ход?

Так точно, ответит курсант Дятлов, знает. Он будет уволен из школы и поступит в театральное училище. Профессия актера – его настоящее призвание.

Мир – театр, а работники МГБ СССР в нем актеры, поэтому какой смысл поступать в театр, чтобы актерствовать? Сегодня играем один спектакль, завтра декорации сменятся, и придется играть другой… Причем наградой за хорошую игру будут очередные и внеочередные звания, бессонные ночи, головомойки от начальства, а за игру плохую – в лучшем случае смерть, быстрая и безболезненная. А что касается призвания… Комиссар хмыкнет и выскажется в том смысле, что его, генерала-майора МГБ СССР, призвание – лошадей пасти, а он вместо этого ведет душеспасительные беседы с зелеными курсантами. А потому предложит поступить следующим образом: рапорт курсант Дятлов заберет и забудет о нем, как о первой поллюции.

Но Володя, много что передумавший со времени оглушительной премьеры спектакля, набычится и по-уставному отрапортует: «Никак нет, товарищ генерал-майор, забирать рапорт отказываюсь». Его настоящее призвание – не шпионов ловить, по крайней мере, в жизни, а играть на сцене театра или в кино, где он с большей достоверностью создаст образ доблестного работника госбезопасности, неустанно и неусыпно преследующего врагов Отечества.

Хорошо, неожиданно согласится Ляпин, так тому и быть. В конце концов, кто он такой – не давать дорогу молодым и чертовски талантливым? Актеры стране тоже нужны. И певцы нужны. И композиторы. А потому комиссар наложит на рапорт курсанта Дятлова соответствующую резолюцию, но прежде, так сказать перед расставанием, он свозит его, курсанта, в одно место. Кое-что показать. После чего Володя Дятлов будет волен делать то, что пожелает, – увольняться или продолжать службу дальше.

«Когда ехать, товарищ генерал-майор?», – спросит Дятлов, не интересуясь, собственно, куда его хотят отвезти. Ну, не в тюрьму, не на расстрел. Все покажется настолько неважным по сравнению с грядущими переменами в судьбе, что Володе будет безразлично – куда ехать и зачем.

Зря.

Судьба нанесёт удар в тот момент, когда меньше всего его будешь ждать.

Это окажется приют.

Для детей патронажа.

Для детей патронажа в последней стадии синдрома угнетения разума.

Именно там и будет содержаться Аня Иванович. Дитя патронажа в последней стадии СУР. Когда-то включенная в широкую версию «Пурпурной книги» за способность активировать таланты реципиента сильной эмоциональной привязанностью. Поскольку подобную эмоциональную привязанность в стенах Спецкомитета у дитя патронажа невозможно будет индуцировать, да и попадет Аня в поле зрения Спецкомитета слишком поздно, на спаде активности, ее способность не удастся подтвердить со стопроцентной уверенностью. Тяжелый стресс, вызванный лишением семьи и последующей изоляцией, инициирует лавинообразное разрушение высших мозговых функций. В течении года, что Аня будет находиться на попечении Спецкомитета, она превратится в «овощ».

Первое, что поразит Володю Дятлова в приюте, – запах. Застоявшийся, тяжелый запах мочи. Будто здешние постояльцы ничем другим не будут заниматься, кроме как гадить под себя, а персонал не станет чересчур утруждаться заменой клеенок и простыней. Да что там клеенки! Будет казаться, что все дети лежат на голых матрасах и гниют вместе с ними. Захочется достать из кармана платок и зажать нос. А еще – проблеваться. И еще – убежать. Но комиссар Ляпин, как ни в чем не бывало, будет широко шагать по коридору в сопровождении директора приюта. Курсант Дятлов последует за ними.

По коридору будут ходить дети. Если только так можно будет сказать. Ходить. Дети. Обряженные в не по размеру больничные халаты, под которыми ничего нет, кроме тощих тел. Распущенные рты. Слюни и сопли. Пустые глаза. У Володи мелькнет ужасная мысль, что по сравнению с ними фотографии детей за колючей проволокой нацистских концлагерей могут показаться апофеозом милосердия.

И вот они придут.

Директор приюта примется что-то тихо объяснять Ляпину. Комиссар будет кивать. Но Володя их не услышит. Он будет стоять и смотреть на Аню.

На то, во что она превратится.

На то, что от нее останется.

Почти ничего.

Но он все равно ее узнает. Потому что они продолжали быть связанными. Тем даром, которым она с ним поделится. И будет продолжать делиться, внезапно осознает Володя. Вот это существо, которое и человеком можно назвать с натяжкой, будет продолжать отдавать ему себя и свой дар, выдавливать, вымучивать последние его капли. Лишившись разума. Лишившись семьи. Лишившись всего. У нее не останется ничего, кроме желания отдать ему всё.

Комиссар похлопает Дятлова по плечу и скажет, что подождет его в коридоре. Володя с Аней останутся наедине. Наедине с десятком еще таких же «овощей», лежащих неподвижно или едва шевелящихся, словно отравленные насекомые. Но они – не в счет. Они не смогут помешать Володе Дятлову сделать то, что он должен будет сделать.