Михаил Савеличев - Проба на излом [litres]

– Вот, привез из поездки, – Слава достает из широкого кармана штанов книжку в мягкой обложке. «Citadelle». – Представляешь? Я каких только книжек не накупил! Даже последнее академическое издание «A la recherche du temps perdu»!

– Был в Париже? – спрашиваю я.

– Да, посылали на встречу с тамошним рабочим классом, с коммунистами… только… какие это коммунисты, рабочий класс… Нет, ребята отличные! Компанейские. Но их не отличишь от всех этих… буржуа, вот. Они ведь что думали? Приехали из голодной и бедной России в богатую Францию, а значит сейчас по магазинам кинемся, шмотьё покупать или вино ихнее пить, а мы им: давайте, дорогие товарищи французы, везите нас в самый крупный книжный магазин, ведите на Монмартр, где картины и художники, а вечером, пожалуйста, на Феллини, благо у них «Ночи Кабирии» при пустых залах идут. Представляешь?! Пустых! Не то, что здесь – лишнего билетика не сыщешь.

– Так ты и французский знаешь? – Вслед за сигаретой беру из его рук книжку и обнаруживаю при быстром перелистывании множество закладок, отчеркиваний, пометок карандашом.

– Ну, кое-что знаю, – улыбается Слава. – Хотя мне больше итальянский по душе. Когда сюда Феллини приезжал…

– Кто-кто?!

– Федерико Феллини, итальянский режиссер, неужто не слышал о таком?

– Нет, как же не слышал… только каким образом…

– Тоже наши ребята постарались – зазвали его, когда в Риме были. Там шла ретроспектива итальянских фильмов, не только Феллини, но и неореалистов, так наша делегация на все сеансы билеты скупила. Перед каждым фильмом режиссер выступал, вот так на товарища Феллини и вышли. Пригласили, а он дядька простой, тут же и согласился. Хочу, говорит, с вами в тайгу, своими глазами посмотреть, как мои фильмы такие герои, как вы, смотрят. Ну, и приехал… К нам на трассу приезжал с передвижкой. Чуть в распутице тогда не потонули, но ничего, добрались, хотя в грязи как черти были, – Слава засмеялся.

Он не один такой.

Когда спускаемся, Спартак Аристархович, прораб строительного участка, сурово выговаривает Славе за нарушение норм безопасности труда на высоте, но смолкает, когда спрашиваю о приезде Феллини.

– Я по части кино не очень, – признается прораб, когда укрываемся от мороси в походном вагончике, пропахшем табаком, и где самая примечательная деталь интерьера – радиола ВЭФ, над которой прибита самодельная полка, плотно уставленная грампластинками. – Мне больше музыка по душе, классика там, джаз, хотя и современная эстрада интересная попадается.

С любопытством осматриваю походную, как величает Спартак, коллекцию: Шуберт, Бах, Скрябин, Мусоргский.

– Ребята подшучивают – не успеешь на смену прийти, а из вагончика серьезная музыка звучит! А на что еще деньги тратить? На пластинки, на радиолу вот. Не на водку же!

На радиоле лежит простой белый конверт. Читаю незнакомое название. The Beatles.

– А это? Что за композитор?

– Не композитор, – Спартак бережно берет конверт. – Ливерпульские ребята, простые рабочие парни, собираются по вечерам и играют музыку. Хоть и современную, но есть в ней… рабочее, пролетарское, что ли… Это когда в Англию ездили по приглашению профсоюзов, я попросил сводить на концерт. Думал поведут в консерваторию, на классику, но тамошний пролетариат до классической музыки еще не дорос…

– Ой, Спартак Аристархович, будто у нас все доросли, – вступает в разговор сидящая в уголке девушка, которую я до сих пор и не заметил. Уж очень тихо сидела, на коленях, обтянутых брезентовыми штанами, раскрытая книга.

– Дорастут, Клава, – пообещал Сорокин. – Так вот, повели меня в пивную, в паб, по-ихнему, а я этим делом не увлекаюсь, но не откажешься, в гостях все-таки. В пабе сцена, где эти ребята и выступали. Мне понравилось. Я и пластинку купил, и самих пригласил к нам приехать, с ответным, так сказать визитом. Вот, пару месяцев назад они здесь и были, все четверо – Пол, Джон, Ринго и Джордж… Нет, хорошие ребята!

Клава хихикнула, прикрыв рот книжкой. Надпись на чудном языке, вроде как иероглифы.

– А вы что читаете?

Клава смущается.

– Да вот, книжку… японскую… стихи… У них стихи очень интересные, в три строчки укладываются, а такие красивые…

– Японским владеете? – с недоверием оглядываю одетую в брезентовые штаны, брезентовую куртку Клаву.

– Ой… не очень… еще… читаю только, а чтобы говорить… практика нужна…

– Да, с японцами на стройке туго, – кряхтит Сорокин. – Ничего, Клава, сбудется и твоя мечта – побываешь в этой своей Японии!

Дверь в вагончик широко распахивается, появляется взлохмаченная голова Славы:

– Летит! Летит! Представляете?!

Начинается суматоха. Ничего не понимаю, но устремляюсь вместе со всеми наружу и вижу как на широкую просеку, освобожденную от пней и деревьев, гладкую, удобную, почти как посадочная полоса, заходит, отчаянно стрекоча, самолет. Колеса касаются земли, самолет катится навстречу бегущим строителям, а впереди всех несется Слава и размахивает давешней книжкой:

– Антуан, товарищ Антуан! Мы вас очень ждали!

Стекло кабины потрепанного войной и временем самолета распахивается, на крыло ловко выпрыгивает худощавый летчик с приметным белым шарфом, несколько раз обернутым вокруг шеи. Машет подбегающим ребятам, широко улыбается.

– Вы все-таки вернулись, товарищ Антуан!

Работа поэта – сочинять. Не спится, во рту мерзко от сигарет. Будь я дома, сварил бы кофе, но здесь, в гостиничном номере, кофе – непозволительная роскошь. Хотя, если выглянуть в коридор и попросить администраторшу на этаже… Но не хочется никого беспокоить. Я переполнен словами, идеями, образами. Мне еще никогда не было так… так… Будто вновь стою у подножия Маяковского, и бросаю внимающей толпе яростные строфы, спиной ощущая гранитный взор Владимира Владимировича. Поэты пребывают в особом пространстве. Не случайно магические заклятья произносятся в стихотворной форме. Да и Библия, как говорят, изначально сложена в стихах. Ветхозаветный бог общался с пророками ямбом, хореем, онегинской строфой или александрийским стихом?

Глаза слипаются, карандаш выскальзывает из пальцев, но останавливаться не хочется. Чем поэт хуже сталевара, идущего на рекордную плавку? Я тоже хочу из руды смыслов отлить огонь стальных строф. Хочу ощутить на лице жар строк, выписываемых рукой. Но тут в дверь стучат. Вежливо, осторожно, даже, я сказал бы, понимающе. Словно тот, кто столь неурочно явился, ведает – куда вторгается. В пространство стихов, где свои законы, своя физика, своя энергетика.