Алекс Тарн - Хайм

Нет-нет, подожди. Попробуй рассуждать здраво… Но я не могу здраво! Я болен! У меня болит все тело, и я не могу попросить укол, потому что этот укол должен стать последним, а я не хочу, не хочу! Подожди. Ты все равно умрешь, с уколом или без, не сегодня, так завтра. Ты уйдешь, а она останется – разве это не облегчает дело? Все люди уходят без следа, а ты останешься, хотя бы частью – неужели от этого не легче? Не знаю, не знаю… я знаю одно: не хочу, просто не хочу. Она говорит, что я – всего лишь оболочка, тупое гниющее мясо. Пусть так, пусть тупое, пусть мясо… Я, мясо, не хочу, слышите?! Не хочу!

Я разлепил веки: надо мной, как стрела башенного крана, покачивался чей-то огромный мясистый нос. Кто это? Найт? Нет, это не Найт… я почувствовал, что дрожу, дрожу от ужаса.

– Кто… кто ты?

Он хихикнул:

– Ты знаешь… – и снова: – Хи-хи… хи-хи…

– Ты… профессор… – в панике выдавил я. – Профессор из Австралии.

– А вот и нет, а вот и нет! – радостно завизжал он. – Федот, да не тот! Да не тот! Из Новой Зеландии! Хи-хи… хи-хи…

– Ах да… – вспомнил я, – действительно. А я?

Кто тогда я? Трай?

– Опять мимо! – восхитился профессор. – Есть другие предположения?

– Не знаю… нет… – пробормотал я.

– Кенгуру! – проверещал он. – Ты кенгуру! Ты мясо! Мясо! Мясо!

Так и есть, подумал я, обливаясь холодным потом. Как же я раньше не догадался? Теперь все встало на свои места. Конечно, я кенгуру. Их охраняют. На них женятся. Им не дают умирать просто так, в одиночку, как людям.

– Мясо… – повторил я.

Профессор наклонился поближе.

– Ага, мясо. Арабы говорят, что у мужчины есть три удовольствия: есть мясо, ездить на мясе и втыкать мясо в мясо… – он подмигнул сумасшедшим глазом. – Но они не упоминают, что мужчина – тоже мясо! Хи-хи! Всё на этой земле – мясо! Мясо! Мясо!

– И… что дальше?.. – с трудом выговорил я.

Боль вернулась и накатывала волнами, теребя по дороге мои внутренности, обвисшие, как белье на веревке. Но еще больше меня мучил страх.

– Дальше? – переспросил он и вдруг облизнулся. – Дальше я тебя буду есть. Сырым. Ведь ты мясо. Сырой кенгуру. Или сырая кенгуру? Как верно? Отгадай! Ну! Быстрее, быстрее! С двух попыток! Ладно, с трех!

– Н-не знаю…

Слова почти не проталкивались наружу. Зато профессор трещал слитно, не умолкая.

– Не знаешь? Плохо, плохо, очень плохо!

Теперь точно съем! Правильно: сырое кенгуру! Понял?! – он снова захихикал и вытащил из-за спины огромный окровавленный крюк. – Та-ак… та-ак…

– Нет! Не-е-ет! – закричал я… и очнулся.

На меня смотрели озабоченные глаза Найта. – Трай… Трай… что с тобой? Очень больно?

– Где… он?.. – проговорил я, дико озираясь.

– Кто, милая?

– Он… профессор…

Найт покачал головой и принялся вытирать полотенцем пот с моего лба.

– Опять этот сон, да? Это всего лишь кошмар, Трай. Нет никакого профессора, и кенгуру нет. Ты в полной безопасности, со мной и с Постумом, в доме Программера. Помнишь Программера?

Я перевел дыхание и кивнула. Да. Я, конечно, помнила Программера. Он подарил мне бессмертие. Великий, великий Программер… Пора кончать с этим, вот что. Хватит мучиться. Мясо или не мясо…

– Сделай мне укол, Найт, – сказала я. – Тот, о котором мы договаривались.

Он моргнул.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Я протянула ему руку и закрыл глаза. Я не хотел умирать. Я не хотел умирать. Я закусил губу, чтобы не отдернуть руку из-под шприца.

– Все, – тихо сказал Найт. – Я позову Постума и Программера.

– Зачем?

– Попрощаться.

Я мотнул головой.

– Не надо, Найт. Хватит и тебя. Все равно в одиночку. В одиночку…

Я отвернулся к стене. Теперь я не слышал ничего – ни поскрипывания стула, на котором сидел Найт, ни жужжания аппаратной стойки в гостиной, ни шагов Программера, ничего. Я не слышал самолета, заходящего на посадку в близлежащем аэропорту, автобусов на шоссе, гула большого города, колесного стука тысяч земных поездов, шума лесов, рева больших водопадов. Мир смолк, оставив меня одного, совсем одного. Мясо… или не мясо… так страшно…

Мое тело вибрировало, отказываясь впускать смерть, выгибаясь в отчаянном усилии; жизнь сопротивлялась до последнего, а я смотрел на это как бы со стороны, парализованный не то безмерным удивлением, не то всеобъемлющей паникой. Потом морфий начал одолевать. Перед глазами – закрытыми?.. открытыми?.. на медленных орбитах крутились чьи-то лица… чьи? Наверно, мамы, наверно, жены, наверно, нашего мальчика… не знаю. Затем я вдруг понял, что перестал дышать: кенгуру прыгнул мне на лицо и душил, душил, душил своими огромными мягкими подошвами.

Воронка сорвалась в бешеное вращение, утягивая меня непонятно куда; в панике я схватился обеими руками за что-то, попробовал подтянуться, выбраться, вытащить себя из этого душного кошмара наружу, к свету, к воздуху… – но тут сердце треснуло, пальцы разжались, и я полетел вниз, в вечное беспамятство, в темную преисподнюю гниющего мертвого мяса.

Удивительно, но смерть снаружиста Трай произвела на меня неожиданно тяжкое впечатление. Удивительно потому, что все мы давно знали, что он должен вот-вот умереть, знали и заранее принимали этот факт как нечто само собой разумеющееся. Но одно дело знать теоретически, и совсем другое – видеть перед собой коченеющий труп с отвалившейся челюстью и бликами белков из-под полуприкрытых век. Мы вот уже месяц жили в лихорадочной атмосфере работы над бессмертием, и, видимо, успехи в этом деле дезориентировали мое сознание: я жил во власти иллюзии – иллюзии близкой победы. Наверно, я слишком рано уверовал в собственное всесилие. Смерть по-прежнему стояла рядом, и мертвое тело снаружиста было красноречивым напоминанием об этом.

И вообще, я успел привыкнуть к нему чисто по-человечески. К его голосу, к его редким, но смешным шуткам, даже к его горячечному бреду, который в последние дни доносился до гостиной и временами сбивал меня с мысли. Он кричал что-то совершенно бессвязное про кенгуру и про мясо… Кенгуру?.. – откуда в жизни этого человека могли взяться кенгуру? Адвокат по профессии, он жил далеко от Австралии. Как-то я задал ему этот вопрос, улучив редкую минуту, когда он не работал в Хайме и не пребывал в забытьи. Бедняга смутился и сказал, что расскажет позже. Теперь уже всё, не узнаешь.

Вот о какой чертовщине я размышлял вместо того, чтобы заниматься главной проблемой – телом. Куда девать труп? По закону следовало вызвать врача и полицию. Но такой вариант казался мне категорически неприемлемым. Во-первых, пришлось бы отвечать на многочисленные вопросы о наших отношениях с покойным, о том, почему мы не обратились в больницу за лечением, и главное, о происхождении морфия. Во-вторых, необходимые легальные процедуры, включая похороны, представляли собой непозволительную задержку в работе – как минимум на три-четыре дня, если не на неделю.