Андрей Столяров - Аркадия

Наверное, то, что он чувствует, отражается у него на лице.

Эти трое вновь переглядываются, вероятно, что-то безмолвно решая.

— Вспомни Ракель и Аззу, — неохотно говорит Леда.

Для Дима — полная неожиданность:

— Причём тут они?

— Зачем Эразм включил в нашу группу двух слабеньких девочек, для похода совершенно неприспособленных? Ты их помнишь?

Дим вспоминает Аззу, беспомощно болтающуюся на турнике. Или Ракель, которая растерянно останавливается перед рвом с водой.

— Ну и зачем?

— Это была сознательная жертва, — говорит Леда. — По расчётам Эразма, наши шансы дойти до Гелиоса составляли ничтожную величину. Мы и физически, несмотря на все тренировки, были не подготовлены, и психологически представляли собой размазню: раскиснем после первых же неудач. Дисциплинировать нас могла бы наглядная смерть. Необходимо было, чтобы мы поняли: либо сконцентрируемся, соберём все силы в кулак, либо умрём. Элементарный расчёт. Простая арифметическая задача: пусть погибнут два человека, умрут как пример, зато выживут остальные.

— Откуда ты это знаешь?

— Эразм сказал.

— Прямо так взял и сказал?

Дим щурится.

Он ей не верит.

— Эразм не можем нам лгать, — снисходительно поясняет Леда. — Это базовый принцип, вшитый в его программу. Эразм может дать несколько различных интерпретаций, он может использовать — назовём это так — научное иносказание, что, кстати, делает не так уж и редко. Но если задавать грамотные вопросы, если ставить их прямо, если уметь спросить — получишь однозначный ответ. Раффан умел спрашивать. И потому он данный ответ получил.

— А как же Барат и Сефа? И сам Раффан?

— Это тоже запланированные потери. Эразм, просчитав алгоритм, сделал вывод, что из всей нашей команды до Гелиоса дойдут лишь трое. А обратно вернутся двое или даже — один.

Дим сбит с толку. Он-то подозревал, что от него скрывают какую-то жуткую тайну, какой-то секрет, от которого зависит их жизнь и смерть, а тут — банальные рассуждения о шансах дойти до цели. Запланированные потери? Ну так и что? Эразм их предупреждал, говорил прямо: в Аркадию вернутся не все. Но ведь они пошли добровольно, никто их не заставлял. Правда, Эразм вряд ли предполагал, что одним из первых погибнет Раффан.

— Ладно, надо двигаться, — подводит итог Леда.

Дим ощущает, однако, что разговор этот не завершён. Что-то недосказанное повисло в воздухе, а потом вместе с дыханием проникло в него и теперь покалывает изнутри как кремнистая пыль.

Или, быть может, это смутное эхо предчувствия: через четыре часа на первом дневном привале они теряют Петера.

Всё в этот день идёт как-то нескладно. Сначала они влезают в густой колючий кустарник, спутанный клубами как железная проволока. Изогнутые колючки цепляются за одежду, царапают кожу, не хотят отпускать. Потом ещё долго приходится обирать их с себя. Далее Семекка обжигается о крапиву. Собственно, это вовсе и не крапива, а довольно красивое, раскидистое, как пальма, растение, с широкими багровыми листьями, очерченными лимонной каймой. В междоузлиях его светятся янтарные ягоды. Леда, подумав, говорит, что есть их нельзя. Откуда она столько знает? Ну да, она ведь читала книги. Семекка всё-таки пробует сорвать одну: от ягод исходит сладкий, завораживающий аромат. И вот результат — пальцы у неё сразу же покрываются волдырями, они чешутся, не помогает даже универсальная мазь… И наконец, вероятно, отупев от усталости, они чуть ли не натыкаются на поселение троглодитов. Леда буквально в последний момент отчаянно машет рукой, приказывая всем лечь. В просветах деревьев видны хижины из сплетённых ветвей, волокуша, груженая какими-то толстыми земляными корнями, пара голопузых детишек, пытающихся вскарабкаться на неё. Выходит из ближней хижины человек, низкорослый, заросший, обтянутый по бедрам тряпьем, гортанно кричит на детей. У Дима судорожно сжимается сердце. Хорошо ещё ветер дует со стороны поселка, троглодиты не почуяли их приближения.

В общем — ползком назад, бегом, пригибаясь, в чащу, чтобы побыстрее скрыться из виду, и затем очередной марш-бросок, вычерпывающий из тела последние силы. Часа через два они чуть ли не замертво валятся на какой-то поляне, задыхаясь, надеясь, что отошли от посёлка достаточно далеко.

А когда они немного приходят в себя, Семекка вдруг вскрикивает, расширенными зрачками уставясь на Петера. Тот полулежит, как на подушку, откинувшись на шарообразный пружинистый куст, охватывающий с двух сторон его тело. Куст странно безлиственный, кожистый, видимо суккулент, зато со множеством мелких веточек, которые шевелятся, будто живые: свиваются в колечки и вновь распрямляются. Часть этих веточек проросла в открытые шею и руки Петера, набухнув под кожей коричневатыми зловещими венами.

— Пе-е-те-ер! — отчаянно кричит Семекка.

Голос отрывается от неё и звуковым дымом расплывается по верхушкам деревьев.

Петер медленно поднимает веки. Смотрит он не на них, а куда-то в пространство, в мир иной, где ничего окружающего не существует. По лицу его расплывается идиотическая улыбка блаженства.

Улыбка счастья.

Улыбка бесконечно удовлетворённого человека.

— Пе-е-те-ер!..

Семекка выхватывает нож. Примеривается — то выше, то ниже — чтобы вырезать Петера из сомнамбулической ветвистой могилы.

— Стой!.. — это кричит уже Леда.

— Он умрёт!..

— Говорю: стой!.. Подожди!..

Леда обматывает ладонь платком, через него осторожно сжимает одну из свободных веточек и резким движением отламывает её.

Из разлома брызжет белесый сок.

В ту же секунду тело Петера выгибается, словно от электрического разряда, и он стонет так страшно, что кажется — это агония.

Лицо его — гримаса страдания.

— Стой!.. Ты его убьёшь!.. Он не выдержит болевого шока!.. Вспомни, мы же видели в ботаническом атласе — это куст-людоед…

Семекка опускает нож.

Дышит она мелко и часто.

— Что же делать?

Леда присаживается рядом и обнимает её за плечи.

— Надо идти, — говорит она. — Послушай меня: мы сейчас встанем и пойдём дальше, потому что надо идти.

Семекка мотает головой:

— Нет-нет-нет…

— Он уже не видит нас и не слышит.

— Нет-нет-нет!.. Я не уйду отсюда!.. Не уйду!.. Не уйду!..

Семекку трясёт.

Леда оборачивается к Диму и смотрит на него как бы оценивающим и одновременно требовательным взглядом.

Тот невольно встаёт:

— Что?

Леда тоже встаёт:

— Помоги мне её поднять…

— Такова ситуация, — подводя итог разговору, сказал Раффан. — Подумай. Мы тебя не торопим. Хотя, конечно, времени у нас почти нет. Добавлю одно: будет трудно, будет неимоверно трудно. Риск и смерть будут подстерегать нас на каждом шагу. Ты же знаешь, что такое Дикие Земли. Ничего не поделаешь, за счастье нужно платить. Зато Аркадия будет жить. — Он искоса на меня посмотрел. — Хочешь спросить о чём-то?