Андрей Столяров - Аркадия

Я его понимал. Через пару месяцев тренеру Максару исполнялось шестьдесят пять лет.

Пора в Дом Снов.

Следующих Игр он уже не увидит.

Собственно, пока всё так и шло. На четвёртом круге я, соблюдая предельную осторожность, постепенно, по сантиметру, переместился вплотную к лидерам, особого труда это мне не составило, а на пятом прибавил темп и начал уверенно догонять Барата. Правда, некоторое время меня беспокоил фиолетовый Грумель — он тоже прибавил темп и метров двести, точно привязанный, шёл вровень со мной, но в конце концов начал медленно отодвигаться назад и ещё метров через пятьдесят я перестал слышать его рвущееся дыхание. А вот Барат, напротив, почувствовав меня за спиной, несомненно занервничал. Попытался от меня оторваться, но ему это не удалось. Завертел головой, чего делать, конечно, не следовало, и действительно сбился с шага. Жребий лёг так, что мы бежали по соседним дорожкам, и я хорошо видел, как расплываются на его жёлтой майке тёмные пятна пота.

Барат явно запаниковал. Тем более что стадион взревел, почувствовав надвигающуюся сенсацию. Этот рёв меня обнадёжил и подтолкнул, я ещё поднапрягся и наконец обошёл Барата. Правда, как тут же выяснилось, ненадолго. Барат, чуть нагнув массивную голову, вдруг вновь оказался впереди меня на целых два шага. Я прибавил ещё, и Барат, вопреки всем ожиданиям, тоже прибавил. Что бы там тренер ни говорил, но он и не думал сдаваться. Разрыв между нами хоть сокращался, я чувствовал это, но очень медленно, по волоску, а до финиша оставалось уже всего ничего. Честно говоря, я вдруг растерялся. Червячок сомнений, в течение всего забега дремавший, неожиданно заворочался и укусил мне сердце. Происходило что-то не то. Каким-то жутким усилием мне удалось отыграть сперва один шаг, затем — больше половины второго. Теперь мы с Баратом бежали почти вровень. Правда, именно что почти. Он всё-таки был впереди — на жалкие сантиметры, но обгонял, обгонял меня! Я видел сбоку его оскаленную физиономию, вытаращенные глаза, капли пота на щеках. Я слышал, как он всхлипывает от недостатка воздуха. Барат действительно подыхал. Ах, если бы мне ещё хотя бы сто метров!.. Пусть даже не сто, пусть пятьдесят, пусть тридцать, пусть двадцать!.. Вот только этих спасительных двадцати метров уже не было.

Грянул гонг, ударив меня точно звонкой сковородкой по голове.

Барат пересёк белую линию и, как бы надломившись, упал, проехал немного вперёд всем телом. Я едва успел отвернуть, чтобы не наступить на него — затормозил, подпрыгнул, потоптался на месте, опять подпрыгнул.

Я никак не мог успокоиться.

Во мне бурлили нерастраченные до конца силы.

К концу дня становится ясным, что они окончательно заблудились. После смерти Раффана руководство группой, естественно, берет на себя Леда и спокойным, но непререкаемым голосом говорит, что главное сейчас — уйти от калебов. Следующие четыре часа они в хорошем темпе идут сквозь лес, который становится то гуще, то реже, идут практически наугад, доворачивая туда, где между деревьями брезжит просвет, а затем, наконец наткнувшись на мелкую речку, скорее на широкий ручей, струящийся по камням, ещё около часа бредут вверх по течению. Останавливаются они лишь к вечеру, когда воздух начинает темнеть: Семекка падает, оступившись, соскользнув с камня ногой, кое-как становится на четвереньки, снова соскальзывает. Её с трудом выволакивают на берег.

Сил ни у кого нет. Дим с Петером всё-таки умудряются развести костёр. Доедают последнюю пищевую пасту из тюбиков, запивают её сырой водой из ручья — даже Леда не напоминает, что, раз уж дезинфицирующие таблетки закончились, воду следовало бы вскипятить. О том, чтобы установить ночные дежурства, она тоже не заикается: бесполезно. Семекка и Петер уже посапывают, прижавшись друг к другу. У Дима веки безнадёжно слипаются, отгораживая его от всего. Вздёргивая их в наваливающейся дрёме, он с тупым удивлением отмечает, что Леда, тем не менее, ещё сидит у костра, развернув на коленях карту, сверяясь то с компасом, то с шагомером.

Шепчет:

— Так где же мы?.. Где мы?.. Где?..

Ответа на этот вопрос ей, видимо, не найти. Кругом лес и тьма, простирающиеся на тысячи километров, и нет ничего, кроме леса и тьмы, кроме встающих из буреломов теней, кроме шорохов и поскрипываний обросших лишайниками древесных стволов.

Диму кажется почему-то, что если они заснут, то больше уже не проснутся. Лес поглотит их, растворит в своём мраке, так же, как первую экспедицию. Раффан погиб, до Гелиоса им не дойти, никто не узнает, что с ними случилось.

Но когда — как представляется, всего минут через пять — он открывает глаза, то поляна с мелкими валунами, высовывающимися из травы, уже залита утренним солнцем, приветливо трепещет листва, жизнерадостно перелетают с места на место какие-то жужжащие насекомые, небо такое синее, словно только что появилось на свет, а у костра, который, оказывается, не погас, сидит человек и деловито поворачивает что-то подвешенное над огнём: запах жареного мяса разносится, наверное, метров на сто.

Тут же Дим замечает резкое движение неподалёку. Леда, лежа на животе, прильнула щекой к прикладу, изготовившись для стрельбы:

— Ты кто?

Голос у неё со сна — смесь фальцета и хрипа. Палец — на спусковом крючке.

— Меня зовут Яннер, — неторопливо говорит человек. — Уберите ружьё, я не представляю для вас угрозы. Вообще — не шумите. В лесу не стоит шуметь. Здесь каждый звук что-то значит. Рёв — это хищник заявляет права на свою территорию. Писк или визг — сигнал об опасности. Гомон вспугнутых птиц — кто-то идёт. Обзор в лесу ограничен, надо полагаться на слух. Знаете, как я вас нашёл? Услышал вчера пальбу.

В речи его звучит странная рассудительность. Словно школьник отвечает у доски выученный урок. И, проморгавшись, Дим видит, что это и в самом деле подросток, лет четырнадцати-шестнадцати, в потрёпанном, но ещё крепком комбинезоне.

Леда одним плавным движением усаживается, по-прежнему держа ружье наготове.

— Откуда ты?

Яннер пожимает плечами:

— Давайте сперва поедим. Мне тут удалось зайца добыть, удачный выстрел из лука. Тоже правило для тех, кто обитает в лесу: если существует возможность поесть, ей надо пользоваться…

Устоять перед приглашением невозможно. Прошли те дни, когда один вид кроваво освежеванной тушки вызывал у них отвращение. Сейчас дымный запах жаркого сводит с ума. Через минуту заяц разодран на части, воздух заполняется звуками поспешного жевания и причмокиваний. Жестковатые, но восхитительные на вкус куски они запивают отваром, Яннер приготовил его из зонтиков подсохших цветов. После осточертевшей пищевой пасты у них настоящее пиршество.