Андрей Столяров - Аркадия

— Но ведь не выстрелил, — говорит Леда.

Первые впечатления детства у меня были такие: я плаваю в зеленоватой, подсвеченной амниотической жидкости. Она — уютная, согревающая, ласкает тело, похожая скорей не на воду, а на сгустившуюся воздушную теплоту: я ею дышу, я впитываю её, когда просыпается во мне чувство голода. Мне в ней хорошо, я счастлив.

Правда, Эразм сказал, что это ложная память. В старших классах нас, как положено, водили на экскурсию в Инкубатор, и, вероятно, увиденное в галерее с десятками подсвеченных стеклянных аквариумов наложилось на мои смутные ощущения.

— У эмбриона нет осознанного восприятия мира. Это более поздняя реконструкция.

Ладно, пусть — так.

С родителями у меня отношения не сложились. Когда я достиг шестнадцати лет, получив в связи с этим весь набор полагающихся гражданских прав, я обратился с запросом к Генбанк, выяснил имена своих биологических доноров и попытался с ними поговорить.

«Отец» сказал:

— Как ты живешь? Всё нормально? Ну я рад за тебя. — Добавил. — Извини, тороплюсь…

У «матери» по прямому контакту слышны были какие-то чмоканья и возня:

— Кто это?.. Кто?.. Ой, давай в другой раз… Мы сейчас… хи-хи-хи… очень заняты…

Тем дело и кончилось.

Не я один был такой. Все в нашем классе, кто пытался наладить контакты со своими генными донорами, потерпели аналогичную неудачу. Что, как я понял несколько позже, было естественно. Правильно говорил Эразм: родитель — это не тот, кто родил, точнее — предоставил исходный генетический материал, а тот, кто в течение многих лет заботился, воспитывал и учил.

Ведь, по сути, кто я был для «матери» и «отца»?

Чужой человек.

А если уж говорить о воспитании и учении, то этим целых семь лет, начиная со средних классов и до самого выпуска, занимался у нас учитель Каннело.

Вот кого я хотел бы видеть своим отцом.

Трудно сказать, чем он так всех нас привлекал. Может быть, тем, что всегда был готов ответить на любой вопрос, даже не относящийся к школьной программе. Конечно, с вопросами можно было обратиться непосредственно к самому Эразму, тем более что, в отличие от учителей, с которыми мы общались лишь на уроках, Эразм был доступен каждому круглые сутки. Хоть днём, хоть ночью — достаточно было мысленно окликнуть его. Связь через церебральный чип поддерживалась непрерывно. И всё же Эразм — это, знаете, был Эразм: некая высшая сущность, пребывающая в непостижимых жизненных сферах. Иногда — и довольно часто — было попросту неудобно тревожить его всякими пустяками. А учитель Каннело был свой, рядом с нами, в классе, на расстоянии вытянутой руки, такой же житель Аркадии, как и мы, но — более умный, знающий, более опытный…

К тому же он потрясающе интересно рассказывал. Не просто излагал нам учебный материал, а создавал из него ряд темпераментных, ярких картин, где люди представали живыми, неоднозначными, со всеми их достоинствами и недостатками, а события, в которых они участвовали, тем не менее разворачивались по своей внутренней логике.

Собственно, он этап за этапом анализировал историю нашего мира.

— Вообразите себе Эпоху Техноварварства, — говорил он, прокручивая на экране соответствующие слайды и ролики. — Мир непрерывных конфликтов, жадности, жестокости, лицемерия. Мир, где меньшинство тратит колоссальные деньги на борьбу с ожирением, а большинство живёт на грани настоящего голода. Мир безумной, патологической роскоши и одновременно — мир удручающей, изматывающей нищеты. Мир, в котором сильные страны, прикрываясь лозунгами о свободе и равенстве, фактически навязывают свою волю всем остальным. Мир политической демагогии, мир непрерывной лжи. Мир, где каждый сам за себя и никто за всех. Мир нарастающего технохаоса. Мир, до основания сотрясаемый войнами и эпидемиями. Мир, где царствуют всеобщие ненависть и подозрения; человек беспомощен и пребывает в непрерывном отчаянии. Мир, полный непримиримых противоречий. Мир, где даже богатое и сильное меньшинство, защищённое армией и самым современным оружием, несмотря на всё своё превосходство, испытывает смертельный страх перед теми, у кого нет ничего. Мир, в котором слепые являются поводырями глухих, и никто, подчёркиваю: никто, не видит угроз, возникающих буквально на каждом шагу. Неудивительно, что этот мир в конце концов рухнул. Удивительно другое — что он так долго существовал.

И далее учитель Каннело прерывающимся от волнения голосом говорил об Эпохе Руин и о последовавшей за ней Эпохе Преображения.

Очередная гигантская эпидемия — кстати, её, это выяснилось уже потом, задним числом, можно было не только предвидеть, но, вероятно, и предотвратить, — выкосила на Земле около четверти населения. Системы здравоохранения большинства стран, скованных бюрократией, попросту захлебнулись, а за ними, не выдержав перегрузки, впали в ступор и системы социального управления. Неимоверно быстро стали образовываться по всему миру экономические промоины — области демодернизации, деградации, проседающие до архаики. Они захватывали метастазами всё новые и новые территории. Были прорваны все сдерживающие препоны: страх и ненависть выплеснулись наружу пламенем спонтанных конфликтов. Хорошо ещё, что произошёл такой же быстрый распад как сетей, так и вообще сложных электронных систем: не было использовано стратегическое атомное оружие, иначе «ядерная зима» привела бы к полному исчезновению человечества. Но и без этого мир точно перемешали безумной ложкой: в городах — бунты, грабежи, вспышки немотивированного насилия, в сельской местности — банды, взимающие дань с целых районов и областей. Сражались все против всех. Центральные власти, если ещё где-то и сохранились, колеблясь наподобие карточных домиков, были уже не в состоянии навести порядок. В противовес им то и дело уже возникали какие-то эфемерные «государства», со своими флагами, деньгами, армиями, которые тут же лопались, как мыльные пузыри, разбрасывая вокруг кровавые брызги. Казалось, что повторяется катастрофа Средневековья, когда половина мира была опустошена религиозными войнами и Великой Чумой.

Сейчас уже невозможно установить, говорил учитель Каннело, кому первому пришла в голову спасительная идея полисов. Ясно одно: зародилась она в укреплённых посёлках, в бастионах, сумевших отгородиться защитными стенами от разрушительных волн хаоса. Теория и практика искусственного интеллекта к тому времени была уже достаточно разработана, и передача локальных общин под его управление технических трудностей не представляла. Тем более, что Искины быстро доказали свою эффективность. Воздвигнуты были Периметры, не пропускающие ничего извне, была стабилизирована биологическая среда внутри самих полисов. Наступила Эпоха Преображения. Начался переход на новый цивилизационный уровень. Подобно монастырям того же Средневековья, ставших очагами письменности и культуры, новые полисы приняли на себя ответственность за будущее человечества.